Поминальник Е. К

В начале минувшего века одной из наиболее важных проблем, связанных с изучением Арктики, было освоение Северного морского пути, позволявшего до минимума сократить маршрут плаванья судов между Европейской частью нашей страны и Дальним Востоком. Среди тех, кто отдал жизнь для осуществления этой программы, был российский путешественник Брусилов Георгий Львович (1884-1914), имя которого навсегда вошло в историю отечественной науки.

Достойный отпрыск славной российской семьи

Будущий родился 19 мая 1884 года в Николаеве в семье офицера российского флота, будущего адмирала Льва Алексеевича Брусилова. Их фамилия занимает почётное место в отечественной истории, достаточно вспомнить, что родной дядя Георгия Львовича - Алексей Алексеевич - известен как герой Первой мировой войны, возглавивший знаменитый прорыв русских войск.

Поступив в 1903 году в Морской кадетский корпус, через два года молодой человек был произведён в мичманы, и в период русско-японской войны нёс службу на кораблях Дальневосточной эскадры. Однако истинным его призванием был не ратный путь, а научно-исследовательская деятельность.

Первый опыт научной работы

Впервые Брусилов Георгий Львович оказался за Полярным кругом в 1910 году, став участником гидрографической экспедиции, в задачу которой входило освоение Северного морского пути. В распоряжении учёных находились два ледокола «Таймыр» и «Вайгач». Продвигаясь с востока на запад вдоль побережья Северного Ледовитого океана, участники экспедиции собрали значительный объём научных данных, благодаря чему, Арктика на карте пополнилась многими неизвестными прежде островами и проливами. Памятником участия Георгия Львовича в этой нелёгкой работе стал названный в его честь маяк, поставленный на мысе Дежнёва - крайней материковой точке России и всей Евразии.

Дерзкий замысел

Публикации отчётов об экспедициях таких видных зарубежных исследователей, как норвежцы Рауль Амундсен и Фритьоф Нансен, а также американец и англичанин были встречены в России с большим интересом. Не желая отдавать пальму первенства в освоении Севера иностранцам, и как истинный русский офицер, болея душой за престиж державы, Г.Л. Брусилов, по примеру двух других путешественников Г. Седова и В. Русанова, решил организовать собственную экспедицию.

Одна из наиболее сложных проблем на пути реализации задуманного проекта заключалась, как это часто бывает, в изыскании источников его финансирования, поскольку средства требовались немалые и, лично Георгий Львович ими не располагал. Однако выход из положения был найден.

В 1912 году, взяв служебный отпуск, Брусилов объявил о создании акционерного общества, прибыль которого предполагалось извлечь из зверобойного промысла, которым должны были попутно заниматься члены будущей экспедиции. Не найдя отклика среди широкой общественности, смелый энтузиаст сумел, тем не менее, убедить своих родственников стать его акционерами.

Основными инвесторами стали его дядя Борис Алексеевич Брусилов - крупный российский землевладелец, и его супруга графиня Анна Николаевна, пожертвовавшая на этот, весьма сомнительный, с экономической точки зрения, проект 90 тыс. рублей - огромную по тем временам сумму.

Проблемы на борту «Святой Анны»

Решив таким образом финансовую проблему, Брусилов Георгий Львович отправился в Англию, где приобрёл хоть и подержанную, но весьма ещё крепкую парусно-паровую шхуну. Называлась она «Бленкатра», но оказавшись под российским флагом, была тут же переименована в честь основного инвестора экспедиции - графини Анны Николаевны и названа «Святой Анной».

От санкт-петербургского причала шхуна «Святая Анна» отошла 10 августа 1912 года и направилась в сторону Баренцева моря, где её первая остановка намечалась возле небольшого населённого пункта Александровска-на-Мурмане (ныне город Полярный). Там организатора экспедиции поджидали первые серьёзные неприятности. Когда корабль пристал к берегу, значительная часть экипажа - несколько матросов, судовой врач и, что хуже всего, штурман - отказались продолжать плаванье.

Положение было критическим. Из всех оставшихся на борту судна только пять человек, не считая самого Брусилова и второго штурмана Альбанова (его фото публикуется ниже), были профессиональными моряками, а обязанности врача согласилась выполнять, случайно оказавшаяся с ними сестра милосердия. Однако, несмотря ни на что, 10 сентября, имея на борту значительный запас продовольствия, «Святая Анна» продолжила путь.

В ледяном плену

Через неделю, достигнув Карского моря, судно оказалось перед сплошной ледяной полосой, продвигаться через которую им удавалось ещё в течение десяти дней, используя узкие проходы и полыньи. Но затем, полностью зажатые льдами, полярники лишились дальнейшей возможности управлять судном. Так, 10 октября 1912 года начался их почти двухлетний дрейф. По воле ветра и течений, вмёрзшее в лёд судно, вместо намеченного курса в восточном направлении, двигалось на север и северо-запад.

В июне следующего 1913 года судно оказалось чуть севернее Новой земли, и впереди отчётливо виднелся свободный ото льда участок моря, но все усилия пробиться к нему оказались тщетны, и неизбежность второй зимовки стала очевидной. Ещё через шесть месяцев судно было вынесено течением в район Земли Франца-Иосифа.

На краю гибели

К этому времени, несмотря на то что запасы продовольствия отчасти удавалось пополнять за счёт охоты, с каждым днём всё отчётливей ощущался их недостаток. Над экипажем нависла угроза голода. Одновременно с этим на борту закончилось топливо, которое экспедиция Брусилова использовала для обогрева и приготовления пищи.

В создавшейся обстановке было принято решение всему экипажу покинуть судно и пытаться пешком по льду достичь обитаемой земли. Сам же Брусилов Георгий Львович остался на «Святой Анне». Что заставило его принять это гибельное для себя решение, остаётся неизвестным. Возможно, как русский офицер, а, следовательно, человек чести, он не мог перенести позора, связанного с неоплатными долгами перед инвесторами. Может быть, его мучило сознание того, что своими действиями он обрёк на смерть, последовавших за ним людей. Во всяком случае, экипаж отправился в путь без него.

Трагедия экипажа «Святой Анны»

Несомненно, попытка достичь обитаемой части побережья была заранее обречена на провал и рассматривалась её участниками, как единственный оставшийся шанс. Поскольку изначально экспедиция Брусилова не предполагала пеших переходов, то для них не было заготовлено никакого надлежащего оборудования. В результате, байдарки, сани и меховую одежду пришлось изготавливать самим, не имея при этом нужного опыта и сноровки.

Однако иного выхода не было, и 23 апреля 1914 года экипаж покинул судно. Биография Брусилова, по сути, на этом драматическом эпизоде и обрывается, поскольку больше его никто в живых не видел. Что же касается остальных членов экспедиции, то судьба большинства из них сложилась не менее трагично.

Бесконечный путь среди льдов

Проведя соответствующие астрономические наблюдения и сопоставив их результаты с имевшимися в их распоряжении картами, полярники установили, что до ближайшего населённого пункта им предстоит пройти 160 км. Однако на пути следования они были снесены в сторону дрейфующими льдами, и в результате это расстояние увеличилось в два с половиной раза.

Кроме того, усугубляло сложности перехода и крайне недостаточное питание, поскольку из всех прежних запасов оставалось лишь небольшое количество сухарей, явно недостаточное для пополнения расходуемой энергии.

В итоге из числа тех, кто покинул судно, почти все умерли по дороге. Волею судьбы в живых остался лишь возглавлявший группу штурман Альбанов и матрос Конрад. Их, обмороженных и едва живых от истощения, подобрало судно «Святой Фока», входившее в экспедицию Г.Я. Седова.

Безуспешные поиски

В результате того что к началу 1914 года без вести пропавшими числились сразу три российские полярные экспедиции - Г.Я. Седова, В.А. Русанова, и та, которую возглавлял Брусилов Георгий Львович, дело получило настолько серьёзный резонанс в обществе, что указание о немедленной организации поисков было дано непосредственно кабинетом министров. Благодаря этому через месяц четыре поисковых судна вышли в море.

К тому времени Арктика на карте была представлена достаточно подробно, что позволило планомерно обследовать участки наиболее вероятного пребывания пропавших полярников. Кроме того, впервые в мировой истории к спасательной операции была привлечена полярная авиация. Гидросамолёт Farman MF.11, пилотируемый лётчиком Яном Нагурским, ежедневно совершал полёты над побережьем Новой Земли и прилегающими к ней районами.

Поиски продолжались в течение трёх лет и были прерваны лишь в связи с политическими событиями 1917 года. Обнаружить шхуну «Святая Анна» или, по крайней мере, то, что от неё осталось, не удалось. Лишь гораздо позже, в 2010 году, руководством национального парка «Онежское Поморье» была организована экспедиция на Землю Франца-Иосифа, которой удалось обнаружить человеческие останки, по всей видимости, принадлежавшие одному из членов группы Альбанова.

Послесловие

Несмотря на трагический исход путешествия, Брусилов Георгий Львович, краткая биография которого легла в основу этой статьи, внёс определённый вклад в изучение Арктики. Благодаря тем материалам, которые передал в Академию наук оставшийся в живых Альбанов, удалось в значительной степени систематизировать имевшиеся ранее данные о прибрежных течениях, уточнить границу материковой отмели, а также нанести на карту подводный жёлоб, получивший название «Святой Анны».

Экспедиция лейтенанта русского флота Георгия Брусилова исчезла в Арктике почти семь десятилетий назад, и, конечно же, за эти годы о судьбе ее было высказано множество догадок и предположений.

И вот одна из последних гипотез вновь всколыхнула общественный интерес. Ее суть: предположительно летом 1915 года шхуна вышла из ледового плена и, возвращаясь к побережью военной Европы, попала в зону активной деятельности немецких подводных лодок. По времени это совпало с объявлением Германией неограниченной подводной войны, и немецкие субмарины топили без предупреждения все суда своих противников и нейтральных стран. Вполне возможно, что кое-кто из экипажей гибнущих судов попадал в тесные кубрики подлодок.

Вероятность этого подтвердил и видный историк подводной войны, сотрудник Института истории Академии наук ГДР доктор Б. Каулиш. С ним по нашей просьбе беседовал берлинский корреспондент «Известий» Н. Иванов Доктор Каулиш посоветовал продолжать исследования в этом направлении.

Но неожиданно для нас самих поиск пошел непланируемым путем. Мы получили письмо из Таллина от Нины Георгиевны Молчанюк. Она, дальняя родственница участницы экспедиции Ерминии Александровны Жданко, единственной женщины на борту «Святой Анны», сообщила, что незадолго перед второй мировой войной к родственникам или знакомым в Ригу приезжала Ерминия... Брусилова и что живет она — или жила — где-то на юге Франции.

Факт невероятный. Значит, версия почти подтвердилась? Но где сам Георгий Брусилов?! И остальные члены экипажа?!

Поиск привел в... Москву, в Старо-Конюшенный переулок. По этому адресу живут Лев Борисович Доливо-Добровольский, племянник Брусилова, и сводная сестра Ерминии Жданко — Ирина Александровна.

Но за рубежом нет никого из семьи Брусиловых или Жданко, объясняют нам в Старо-Конюшенном. Иначе стало бы известно. Ерминия — имя редкое; в семье оно переходило из поколения в поколение.

Да, в этом доме читали нашу статью. Есть неточности. Ерминия присоединилась к экспедиции не в Архангельске, а в Петербурге. Впрочем, вот ее письма. И письма Георгия Львовича Брусилова. И разные документы.

Старая, пожелтевшая от времени бумага. Непривычное «ять». Богатейший пласт новых, неизвестных фактов, меняющих сложившиеся представления о плавании «Святой Анны».

История организации брусиловской экспедиции таила немало загадок. Как на борту шхуны появилась Ерминия Жданко? Почему изменился первоначальный замысел отправиться на двух судах?

Обнаруженные письма проливают свет на эти и другие весьма существенные, но оставшиеся в тени обстоятельства организации этой несчастной экспедиции.

Семьи Брусиловых и Жданко были знакомы давно. Три брата Брусиловы — Алексей Алексеевич, Борис Алексеевич, Лев Алексеевич — и отец Ерминии, Александр Ефимович, были военными. Дочь Льва Алексеевича, Ксения (сестра Георгия Львовича), была подругой Ерминии. На судно Ерминия попала случайно. В Петербург она приехала незадолго до отхода шхуны. Только-только оправилась от болезни, и врачи рекомендовали ей морской воздух. Вечером в доме Брусиловых Георгий

Львович неожиданно предложил ей совершить плавание вокруг Скандинавии до Архангельска. «...Он устраивает экспедицию в Архангельск, — пишет она отцу 9 (22) июля, — и приглашает пассажиров. Было даже объявление в газетах. Займет это недели 2—3, а от Архангельска я бы вернулась по железной дороге... Затем они попробуют пройти во Владивосток, но это уже меня не касается.

Ты поставь себя на мое место и скажи, неужели ты бы сам не проделал бы это с удовольствием?..»

Хлопот у Георгия Львовича перед отплытием — просто не вздохнуть. Сухари. Полярная одежда. Винтовки. Сахар. Мука. Сушеные овощи, шерстяное белье, керосин, солонина, галеты, рис, уголь, патроны... И все добывается с трудностями. Об экспедиции пишут газеты, знает вся Россия. Экспедиция считается богатой. Поставщики в полной уверенности, что блестящий офицер с деньгами считаться не будет, цены заламывают баснословные. И никто не знает, с каким скрипом дядя Борис Алексеевич дает финансы. Каждая копейка на счету. Даже вот эту сдачу кают до Архангельска не от хорошей жизни придумали...

По первоначальному замыслу, учреждалось нечто вроде акционерного общества по добыче пушнины и морского зверя в полярных водах и прилегающих землях. Основными компаньонами должны были стать лейтенанты флота Г. Брусилов и Н. Андреев. Брусилов собственных капиталов не имел. Его отец — начальник Морского генерального штаба — умер три года назад, и семья находилась в стесненных материальных условиях.

Но в последний момент дядя поставил условие — никаких компаньонов! Истинные мотивы этого требования долгое время оставались неясными — и вот обнаруженные неизвестные письма Брусилова и копия договора поставили все на свои места. Дядя выступал в роли исполнителя воли подлинного держателя контрольного пакета акций всего предприятия — своей жены, богатой помещицы, хозяйки семейных капиталов Анны Николаевны Брусиловой, урожденной Пейзо де ла Валетт. С баронессой был заключен официальный договор, ставивший Георгия Львовича в условия поистине кабальные. Вот лишь некоторые пункты этого договора, составленного 1 (14) июля 1912 года: «...Настоящим договором я, Георгий Львович Брусилов, принимаю на себя заведование промыслом и торговлею, с полной моею ответственностью перед нею, Брусиловою, и перед Правительственными властями, с обязанностью давать ей по ее требованию отчет о ходе предприятия и торговли и о приходно-расходных суммах; не предпринимать никаких операций по управлению промыслом и торговлею без предварительной сметь» сих операций, одобренных и подписанных Анною Николаевною Брусиловой, и в случае ее возражений по такой смете., обязуюсь таковым указаниям подчиняться, а генеральный баланс представить ей в конце года точный и самый подробный, подтверждаемый книгами и наличными документами...» Самому Брусилову полагалась лишь четвертая часть всех будущих доходов. На него возлагалась полная ответственность за сохранность судна и добычи. Смета расходов составляла почти 90 тысяч рублей. Из них на покупку шхуны «Пандора», переименованной в честь баронессы в «Святую Анну», было уплачено 20 тысяч рублей.

Первоначально Брусилов предполагал отправиться в плавание на двух судах, это было бы и менее рискованно. Но одной из главных причин, по которой он был вынужден отказаться от покупки второй шхуны, было пошлинное обложение. Поощряя отечественное судостроение, правительство накладывало высокие пошлины на суда, купленные за границей. Только за «Пандору» необходимо было уплатить свыше 12 тысяч рублей! И баронесса, видимо, сочла дополнительные расходы чрезмерными. В найденных письмах Брусилова к матери постоянно присутствует лейтмотив — денежные ограничения. «Предвижу еще затруднения с покупкой второй шхуны в деньгах», — пишет он матери из Лондона в апреле 1912 года. «Есть у меня Просьба к тебе, не можешь ли проконтролировать дядю в следующем. Он обязан семьям некоторых моих служащих выплачивать ежемесячно, но боюсь, что он уморит их с голоду» — это из августовского письма, посланного уже на пути из Петербурга в Копенгаген. «Деньги дядя опять задержал, и я стою третий день даром, когда время гак дорого. Ужасно! И если бы не она (Ерминия Жданко. — Авт.), то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я и смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию», — писал он в состоянии, близком к отчаянию, из Александровска 27 августа.

Пресса свое дело сделала. Только благодаря ей Брусилову удалось уломать министерство финансов в отношении пошлины, убедив чиновников, что его предприятие не только коммерческое, но и патриотическое. Из Петербурга «Святую Анну» провожали торжественно. Встречные суда поднимали приветственные сигналы. И еще была одна встреча. По-своему знаменательная. Едва «Анна» приблизилась к фешенебельной яхте «Стрела», на борту которой находился гость России, будущий французский президент Пуанкаре, как яхта сбавила ход, на баке выстроилась во фрунт команда, раздалось громкое «ура!» и на мачте взвился сигнал «Счастливого плавания». Пуанкаре оторвался на минуту от беседы со свитой, помахал смельчакам рукой.

— Как раньше назывался корабль? — спросил он.
— «Пандора», — ответил кто-то из сопровождающих.
— Да, — задумчиво констатировал Пуанкаре, — богиня, которая неосторожно открыла сундучок с несчастьями...

Копенгаген, зеленый, чинный, чопорный, встретил сеткой дождя. Временами дождь делал паузы, проглядывало солнце, зелень сияла, над морем опрокидывалась радуга, на лицах замкнутых, молчаливых датчан появлялась улыбка — и жизнь казалась брусиловцам чертовски приятной.

Ерминия пишет родителям обстоятельные письма. Немного наивные. Сообщает в них массу подробностей. У нее много свободного времени и прекрасное настроение. Пока все идет хорошо. В это плавание Георгий Львович вместе с Ерминией пригласил и ее подругу Лену (фамилию установить пока не удалось).

Пересечение Полярного круга отметили традиционными шутками. В подзорную трубу положили обломок спички, и Леночке совершенно серьезно объяснили, что это и есть Полярный круг. Она верила и не верила. Качку Ерминия переносила великолепно, как настоящий моряк, команда ее полюбила, в общем, на судне она пришлась ко двору. Доверяли ей и стоять за штурвалом.

В Тронхейме задержались почти неделю в ожидании двух заказанных ботов. А пока осматривали город. Механик судна пригласил Георгия Львовича и Ерминию на крестины. Отмечали в гостинице, владелицей которой была жена механика, шведка по национальности. Сплавали на другой берег фьорда и в березовом лесу — настоящем русском — набрали корзину белых грибов. Погода стояла отличная. Воды фьорда и в ветреные дни были зеркальны, отражая горы, скалы, лес и по-северному бледно-голубое небо.

А в день отплытия случилась неприятность. Утром на судно не явился механик. Обеспокоенный Брусилов послал нарочного. Тот вернулся с обескураживающей вестью: механик плыть дальше отказался.

С машиной справились мотористы, и вскоре, попыхивая дымком, шхуна оставила Тронхейм.

Обошли Нордкап. Море стало суровее, берега неприветливее. До Александровска оставалось немного. Там Ерминия и Лена сойдут. Правда, сначала предполагалось, что их путешествие окончится в Архангельске, но туда «Святая Анна» не поспевала: много времени потеряли в Петербурге и в пути. И лето, нынче необыкновенно прохладное, казалось, уходило быстрее обычного. Как встретят их льды Карского моря?

В Александровске как снег на голову посыпались неприятности. «…Коля (Андреев. — Авт.) не приехал, — пишет в письме матери Брусилов, — из-за него не приехали Севестьянов (доктор. — Авт.) и геолог. Нас осталось: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера. Младший штурман заболел, и его надо оставить в Александровске по совету врача...» И вот в этот критический для экспедиции момент, когда, казалось, буквально все было против Брусилова, Ерминия Жданко, молодая девушка, почти девочка, проявила поразительную решимость и твердость. Она внезапно заявила, что пойдет дальше, и Брусилов не смог устоять перед ее решимостью. Но все же настоял, чтобы она телеграфировала отцу.

В далекий Нахичевань-на-Дону полетела телеграмма: «Трех участников лишились. Могу быть полезной. Хочу идти на восток. Умоляю пустить. Теплые вещи будут. Целую. Пишу. Отвечай скорей». Семья генерала А. Е. Жданко была, судя по письмам Ерминии к отцу и мачехе, дружной. Дети воспитывались в лучших традициях, отличались сердечностью, добротой. «Я верю, — пишет Ерминия в своем предпоследнем письме, — что вы меня не осудите за то, что поступила, как мне подсказывала совесть. Поверьте, ради одной любви к приключениям я бы не решилась вас огорчить. Объяснить вам мне будет довольно трудно, нужно быть здесь, чтобы понять... Юрий Львович такой хороший человек, каких я редко встречала, но подводят его все самым бессовестным образом, хотя он со своей стороны делает все, что может. Самое наше опоздание произошло из-за того, что дядя, который дал денег на экспедицию, несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, так что из-за одного чуть все дело не погибло. Между тем когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уже того, что экспедиция Седова, по всем вероятиям, кончится печально... Все это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать что могу, и вообще чувствовала, что если я сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу... Пока прощайте, мои милые, дорогие. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером, правда?..»

Команда на «Святой Анне» подобралась разношерстная. Многие и не моряки, и не промысловики. Так, в надежде заработать. И сейчас, когда экспедиция неожиданно поредела, команда в Александровске загуляла, как перед большим несчастьем...

Ерминия Александровна получила от отца телеграфное «добро», хотя и с припиской, что затеи он не одобряет, и уже чувствовала себя полноправным членом экипажа. Наконец заработала машина, поплыли назад высокие берега. После полудня вышли в море и подняли паруса. Ерминия Александровна скрылась в своей каюте, пододвинула лист бумаги и написала свое последнее письмо, которое дошло до Большой земли: «1-ое сентября. Дорогие мои, милые папочка и мамочка!

Вот уже приближаемся к Вайгачу. Грустно думать мне, что вы до сих пор еще не могли получить моего письма из Александровска и, наверное, всячески осуждаете и браните вашу Миму, а я так и не узнаю, поняли, простили ли вы меня. Ведь вы же понимали меня, когда я хотела ехать на войну, а ведь тогда расстались бы тоже надолго, только риску было бы больше. Пока все идет у нас хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей. Леночка ходила вся в слезах, т. к. расставалась с нами, я носилась по «городу», накупая всякую всячину на дорогу. Леночка долго стояла на берегу, мы кричали «ура!». Первый день нас сильно качало, да еще при противном ветре, ползли страшно медленно, зато теперь идем великолепно под всеми парусами, и завтра должны пройти Югорский Шар. Там находится телеграфная экспедиция, которой и сдадим письма... Первый день так качало, что ничего нельзя было делать, потом я устраивала аптечку. Мне отвели под нее пустую каюту, и устроилась я совсем удобно. Больные у меня есть, но, к счастью, пока приходится только бинтовать пальцы, давать хину и пр. Затем мы составили список всей имеющейся провизии. Вообще, дело для меня находится, и я этому очень рада. Пока холод не дает себя чувствовать. Где именно будем зимовать, пока неизвестно — зависит от того, куда удастся проскочить. Интересного предстоит, по-видимому, масса. В мое ведение поступает фотографический аппарат. Если будет малейшая возможность, то пришлю откуда-нибудь письмо — говорят, встречаются селения» из которых можно передать письмо. Но вы все-таки не особенно ждите. Просто не верится, что не увижу вас скоро опять. Прощайте, мои дорогие, милые, как я буду счастлива, когда вернусь к вам. Вы ведь знаете, что я не умею сказать, как хотела, но очень, очень люблю вас и сама не понимаю, как хватило сил расстаться. Целую дорогих ребят.

Ваша Мима.

Приписка:
Если вам не жалко письма, попробуйте написать в село Гольчиху Енисейской губернии, а другое в Якутск — может, получу».

На почтово-телеграфной станции «Югорский Шар» появление шхуны вызвало крайнее изумление. В этом сезоне еще ни одному судну не удалось пройти в Карское море. Льды блокировали все проливы.

Оставили на станции письма, телеграммы, распрощались и смело вошли во льды. Где их застанет зима?

Показался Ямал. Льды стали сплоченнее. В одну из ясных морозных ночей шхуна вмерзла в огромное ледяное поле. В судовом журнале последний раз отметили широту и долготу окончания активного плавания и стали готовиться к зимовке. Появились охотничьи трофеи — медведи.

Первое изменение координат случилось в половине октября. Ледяное поле плавно двинулось на север. Вот и полоска ямальского берега исчезла. Из двадцати четырех членов экипажа тринадцати вообще не суждено больше увидеть землю....

Дрейф до Земли Франца-Иосифа был трудным. Зимой многие из команды заболели. Слег и Брусилов. «...Странная и непонятная болезнь, захватившая нас, сильно тревожит», — записано в судовом журнале 4 (17) января 1913 года. Теперь мы можем предположить, что экипаж страдал от заболевания, вызванного потреблением медвежьего мяса, зараженного личинками трихинеллеза. Ерминии Александровне пришлось применить все свои медицинские познания, и лишь весной командир встал на ноги. Чувствовалось, что Брусилова очень угнетало крушение коммерческих планов. Ведь если и освободится шхуна из ледового плена, о дальнейшем плавании не может быть и речи...

Сложной и противоречивой фигурой был Брусилов. Профессиональный моряк, участник двух гидрографических экспедиций, он соблазнился на коммерческое дело и с первых шагов попал в сферу жестких законов частного предпринимательства. Но как морской офицер он педантично вел научные наблюдения за дрейфом. Выписка из судового журнала, составленная Ерминией Жданко и доставленная Альбановым в Россию, по значимости неизмеримо ценнее всех капиталов баронессы Пейзо де ла Валетт.

За столом в кают-компании уже не было прежнего веселья и смеха. Начались мелкие стычки, ссоры. Между командиром и штурманом словно возник невидимый барьер. Позднее Альбанов запишет в дневнике: «...Мне представляется, что мы оба были нервнобольными людьми. Неудачи с самого начала экспедиции, повальные болезни зимы 1912—13 года, тяжелое настоящее и грозное неизвестное будущее с неизбежным голодом впереди, все это, конечно, создало... обстановку нервного заболевания».

По современным нормам «психологическая совместимость» — обязательное условие для подбора состава далеких и длительных экспедиций. Видимо, условие это было не учтено. Или не могло быть учтено, и «нестыковка» характеров проявлялась в обстоятельствах исключительных, когда изменить что-либо уже невозможно.

Поэтому нет ничего удивительного в записи командира в судовом журнале: «Отставлен от должности штурман Альбанов». Впрочем, из дневника Альбанова явствует, что он сам попросил об этом...

Теперь, после обнаружения писем в Старо-Конюшенном переулке, можно полнее объяснить и нервозность капитана и его срывы. Для Альбанова же тогда это было непонятно. И он счел за проявление скупости требование Брусилова выдать расписку на жалкое имущество, взятое партией, отправляющейся к земле. Он не знал, что по возвращении из плавания родственница спросила бы капитана о каждой истраченной копейке.

Ерминии Александровне, надо полагать, было труднее всех. Но твердости характера ей тоже не занимать. «...Ни одной минуты не раскаивалась она, что «увязалась», как мы говорили, с нами. Когда шутили на эту тему, она сердилась не на шутку», — пишет Альбанов в своем дневнике. И когда сервировали стол для прощального обеда — Альбанов со спутниками отправлялись к земле, — она приложила все усилия, чтобы капитан и штурман расстались дружески.

Последние напутствия. Брусилов передает пакет на имя начальника Гидрографического управления.

И еще один объемистый пакет с личными письмами — своими, Ерминии Александровны и других членов экипажа. Из записок Альбанова следует, что оба пакета находились в запаянной жестяной банке. Без всякого энтузиазма брал он письма: они содержали, по его мнению, много лишней информации о жизни на шхуне.

О пути Альбанова по дрейфующим льдам уже рассказано много. Его и матроса Конрада подберет седовский «Святой Фока», к тому времени потерявший командира. Из одиннадцати ступивших на лед до России добрались только двое. Двое и один пакет. Официальный. Существование второго пакета, по дневникам Альбанова, прослеживается до мыса Флора на Земле Франца-Иосифа. Потом он таинственно исчезает. Наверное, его не донесли... А жаль. Приоткрылась бы еще одна глава сложных взаимоотношений на обреченном дрейфующем корабле. По возвращении в Россию Альбанов отдал матери Брусилова подлинную выписку из судовой книги, которую она впоследствии передала в музей Арктики. А вот Конрад всячески избегал встреч с родственниками Жданко и Брусилова...

Интересен один эпизод. В тридцатые годы брат Брусилова, Сергей, будучи в Архангельске, разыскал Конрада. После разговора с ним он пришел к твердому убеждению, что на «Св. Анне» разыгрались поистине трагические события, которые Альбанов и Конрад имели все основания скрывать.

Через три года после исчезновения шхуны умрет отец Ерминии Александровны, генерал-лейтенант, командир корпуса. Он был добрым и заботливым командиром. И Совет солдатских депутатов постановил воздвигнуть ему памятник и назначил пенсию вдове. Родственники будут беречь последние письма Георгия Львовича и Ерминии Александровны, пока однажды, спустя 68 лет со времени написания, их не прочтут авторы этого очерка.

Остается лишь проверить версию появления на юге Франции загадочной Ерминии Брусиловой...

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

10. Глебово-Толстово, Брусилово тож

Бассейн реки Истры составлен из множества маленьких речек и ручьев, впрочем имеющих свои собственные названия. Речка Маглуша, приток Истрицы, пересекает в своем течении поселок Глебовский, образованный в 1935 году в связи со строительством здесь Глебовской птицефабрики. Это в четырех километрах от железнодорожной станции Холщевики Московско-Рижской железной дороги. Церковь иконы Казанской Божией Матери, построенная в 1859 году по проекту зодчего К. А. Тона, и частично сохранившийся парк говорят о присутствии здесь в прошлые годы старой усадьбы.

О том же свидетельствует обилие возрождающихся каждую весну белых диких маргариток на берегах Маглуши – верный признак старинных усадеб. Маргаритка садовая – пышный цветок с множеством белых лепестков, окружающих золотистую середину. Лишенный ухода цветок с годами мельчает, возвращаясь к своей дикой природе, не теряя, однако, при этом изначальной прелести, и всем своим видом напоминает мне о давней истории, ровным ковром покрывая места старых поместий:

О, речка Маглуша,
Приточек Истрицы!
Пролей мне на душу
Глоточек истины.

Дай маргаритками
Прочесть не скорую,
В живом избытке их,
Твою историю.

Усадьбой Глебово владели яркие личности, оставившие заметный след в русской истории. В первой половине XIX века здешним хозяином был граф Федор Иванович Толстой (Американец) (1782–1846). Родственник графа писатель Лев Толстой отзывался о нем как о «необыкновенном, преступном и привлекательном человеке», а сын Толстого Сергей Львович даже написал о Толстом-Американце отдельную книгу. Род свой граф вел от Петра Андреевича Толстого (1645–1729), начальника Тайной канцелярии при Петре I. Отец Толстого-Американца – генерал-майор Иван Андреевич (1747 – после 1811). Мать Анна Федоровна (1761–1834), урожденная Майкова. Из этого же рода вышел русский поэт Аполлон Майков. Это о графе Ф. И. Толстом рассказывает А. С. Грибоедов в «Горе от ума»:

Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом…

В 1803 году в Москве, на реке Яузе, немец Гарнер организовал аттракцион: желающие получали возможность прокатиться на воздушном шаре. Ф. И. Толстой не мог пройти мимо столь опасного предприятия и первым забрался в корзину. Во время полета шар зацепился за колокольню. Толстой хладнокровно выбрался сам и ушел домой, а немец просидел, дрожа от страха, несколько часов в ожидании пожарных. Последовала жалоба со стороны немца полковнику Дризену, которому по службе подчинялся Ф. И. Толстой. Полковник распек графа перед строем, за что был тут же вызван Толстым на дуэль. Дризен получил тяжелое ранение, а Толстого разжаловали, но тогда он немедленно записался юнгой на корабль.

Федор Иванович Толстой в преклонных годах. 1846 г. Художник Ф. Рейхель

Это была кругосветная экспедиция адмирала И. Ф. Крузенштерна, предпринятая в августе 1803 года. На корабле буйный характер Ф. И. Толстого проявился в полной мере. Так, он напоил допьяна корабельного священника, и, когда тот уснул на палубе, приклеил его бороду и вдобавок припечатал ее сургучом и печатью, украденной у Крузенштерна. В наказание начальник экспедиции высадил Толстого на остров Ситха, что недалеко от канадского берега, восточнее Алеутских островов. Здесь граф прожил в одиночестве довольно долго, пока его не подобрало какое-то судно и доставило на Камчатку.

Отсюда в начале 1805 года Толстой через всю Сибирь дошел до Петербурга. Выказал безумную храбрость в русско-шведской войне 1808–1809 годов. При нашествии Наполеона на Отечественной войне вернул себе чин и ордена, получил Георгиевский крест, при Бородине был тяжело ранен в ногу. После войны вышел в отставку полковником и жил в Москве в Староконюшенном переулке, а лето проводил в своей подмосковной усадьбе Глебово. Похоронен Ф. И. Толстой на Ваганьковском кладбище в Москве. После Толстого Глебово перешло к его жене Авдотье Максимовне, урожденной Тугаевой. Цыганка-певица сделалась женою графа после того, как выручила Толстого из огромного карточного долга, дав мужу необходимую сумму. Граф, уже помышлявший о самоубийстве, спросил тогда: «Откуда у тебя такие большие деньги?» – «Ты же сам мне их давал, а я ничего не тратила, а откладывала…»

Близкий знакомый Пушкина, поэт князь П. А. Вяземский в письме своем к А. И. Тургеневу нарисовал в стихах следующий портрет Ф. И. Толстого:

Американец и цыган,
На свете нравственном загадка,
Которого, как лихорадка,
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край…

Юный Александр Пушкин еще до высылки своей из Петербурга в 1820 году был с Толстым в самых приятельских отношениях. В одном из своих писем к драматургу Шаховскому Толстой сообщил сплетню, что Пушкина будто бы высекли за его вольные стихи в Тайной канцелярии. Когда сплетня эта дошла до Пушкина, он решил, что, как только вернется в Москву, вызовет Толстого на дуэль. И все шесть лет своей ссылки постоянно упражнялся в стрельбе из пистолета, чтобы достойно встретить у барьера своего грозного соперника. И достиг в этом деле такого совершенства, что с десяти шагов рисовал пулями на листе жести женскую головку. Память об этом отразилась в повести А. С. Пушкина «Выстрел».

В 1826 году Пушкин вернулся в Москву и первым делом вызвал на дуэль Толстого. К счастью, графа в это время в Москве не оказалось, а затем приятелям удалось их помирить, так что Пушкин через Толстого впоследствии сватался к Н. Н. Гончаровой.

Убитых им на дуэлях Толстой насчитывал 11 человек. Имена их граф записывал в особый синодик. И умерло у него 11 детей.

По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени и ставил сбоку слово «квит». Биограф Толстого пишет: «Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, он вычеркнул последнее имя убитого и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив».

Этот «цыганеночек», Прасковья, действительно осталась жива. Рассказывали, что умер он во время молитвы, простершись перед образами». Эта самая дочь графа Прасковья Федоровна Толстая вышла замуж за Василия Степановича Перфильева, исполнявшего в 1870–1880 годах должность московского гражданского губернатора.

Новые времена – новые хозяева в Глебове, которое стало именоваться Глебово-Толстово. В 1890 году хозяином здесь значится помещик П. М. Зернов, а у него именье покупает окончивший Пажеский корпус офицер 16-го драгунского полка, а затем действительный статский советник Борис Алексеевич Брусилов (1855–1918). До сих пор возле станции Холщевики существует аллея, посаженная Б. А. Брусиловым. Он был женат на баронессе Нине Николаевне Рено. Так на берега подмосковной речки Маглуши пришли представители Брусиловых – славной военной фамилии России. А самое село в официальных бумагах стало значиться как Глебово-Толстово, Брусилово тож.

Брусиловы – потомственные дворяне Орловской губернии. Отец Б. А. Брусилова генерал-лейтенант Алексей Николаевич Брусилов (1789–1859) служил в Тифлисе, где у него родился старший сын Алексей Алексеевич Брусилов (1853–1926). Наместником Кавказа в то время был генерал-фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский, пленивший грозного Шамиля и победоносно окончивший Кавказскую войну. Именно он стал крестным отцом А. А. Брусилова. В чине генерал-адъютанта этот представитель рода Брусиловых участвовал в Русско-турецкой войне.

Подлинную славу ему принес вошедший в историю Первой мировой войны Брусиловский прорыв. Это был выдающийся полководец, который задумал и блестяще осуществил прорыв фронта австро-германских войск в 1916 году. Тактика А. А. Брусилова всегда отличалась высокой активностью. Русские войска прорвали фронт врага на протяжении 350 километров и на глубину до 120 километров. Брусиловский прорыв отразился на всем ходе войны, а генерал А. А. Брусилов принял командование фронтом. С 1920 года он служил в Центральном аппарате Народного комиссариата по военным делам, преподавал в военных академиях и оставил ценные мемуары.

Младший из братьев Брусиловых – вице-адмирал Лев Алексеевич (1857–1909) – участвовал в Русско-японской войне и занимал пост первого начальника Морского генерального штаба России. Из имения Глебово в 1912 году начала свой путь к Северному полюсу экспедиция его сына Георгия Львовича Брусилова (1884–1914), исследователя Арктики и лейтенанта российского флота. Отважный лейтенант в 1912–1914 годах руководил экспедицией на шхуне «Святая Анна».

Цель экспедиции – пройти по Северному морскому пути из Атлантического в Тихий океан. У берегов полуострова Ямал шхуна была затерта льдами и совершала свой героический дрейф. В живых тогда остались только два человека, спасенные посланной на выручку экспедицией Георгия Седова. Георгий Львович Брусилов стал прототипом героя знаменитого романа Вениамина Каверина «Два капитана». Перед началом экспедиции на шхуне «Святая Анна» перед фасадом дома Брусиловых в Глебове была сделана фотография всей семьи.

Имение Брусиловых в Глебове уничтожил пожар 1950-х годов. Я впервые посетил Глебово-Брусилово в 1985 году. Запомнилась Казанская церковь с мраморной плитой и надписью о том, что строилась церковь в течение одиннадцати лет. Храм украшают готические решетки, древнерусский шатер и четыре купола по краям. Запомнилась мне также беседа со старожилом села Глебова Иваном Игнатьевичем Колесниковым, отец которого был извозчиком у барина Б. А. Брусилова.

Иван Игнатьевич поведал мне о том, как отливали церковные колокола в деревне Высоково, а затем катили их по специально устроенному настилу две версты от Высокова до Глебова. И еще о том, как в 1918 году из Лучинской волости приехала тройка с представителями ОГПУ с целью арестовать помещика. Первый наезд представителей советской власти был безуспешным: крестьяне буквально отбили Бориса Алексеевича Брусилова, не причинившего им никакого зла, а творившего только добрые дела. Однако спустя несколько месяцев чекисты появились снова, и Брусилов, несмотря на хлопоты старшего брата, был арестован и вскоре умер в Бутырской тюрьме.

Старинную историю имения могут поведать пришедшему сюда паломнику и уцелевшие до сего дня в брусиловском парке лиственницы, дубы, березы и сосны. И старая церковь блещет здесь воссозданной красотой. Вспоминаются стихи поэта Аполлона Майкова (1821–1897), навещавшего эти родственные ему места:

Прислушайся душой к шептанью тростников,
Дубравы говору; их звук необычайный
Прочувствуй и пойми… В созвучии стихов
Невольно с уст твоих размерные октавы
Польются звучные, как музыка дубравы.

11. Родина «Евгения Онегина»

Село Глебово-Избище расположилось на левом берегу реки Маглуши, притока Малой Истры (Истрицы), в 42 километрах от МКАД по Ново-Рижскому шоссе и в 10 километрах к западу от райцентра Истра. Это уже другое Глебово, а не то, о котором шла речь в предыдущем рассказе. Объединяют эти два разных Глебова разве только речка Маглуша и Казанский храм. Населения в Глебово-Избище 140 человек, что совсем не мало по нынешним временам. Ближайшая железнодорожная станция – Новоиерусалимская Московско-Рижской железной дороги. Дорога идет вверх по Маглуше через деревни Брыково и Зеленый курган. И вот уже видна на взгорье Казанская церковь – кирпич с белым декором под древнерусский стиль, построенная по проекту зодчего К. А. Тона, автора храма Христа Спасителя в Москве.

Во второй половине XIX века хозяином этих мест стал богатый тамбовский дворянин, майор и кавалер Степан Степанович Шиловский. Он и погребен здесь, в храме, вместе со своей матерью и супругой. Именно его стараниями церковь эта строилась в период с 1845 по 1859 год и была им лучшим образом украшена. В беломраморных полах отражался позолоченный иконостас, в котором помещался особо почитаемый образ Казанской иконы Божией Матери в серебряном окладе с позолотой и драгоценными камнями. Замечательной была и серебряная позолоченная дарохранительница весом 37 фунтов, искусно выполненная в форме храма, а также бронзовое позолоченное паникадило весом 15 пудов. В 700 метрах от храма по сей час бьет из-под земли находящийся в лиственничной роще святой Казанский источник с купальней.

Супруга Степана Степановича Шиловского, известная в Москве певица Мария Васильевна Шиловская (1825–1879) была дочерью тамбовского помещика Вердеревского. Имя ее в свое время стало широко популярным в музыкальных и литературных кругах. Московский дом Шиловских посещали композиторы А. Н. Серов, А. Г. Рубинштейн, П. И. Чайковский, А. С. Даргомыжский, писатели И. С. Тургенев, А. Н. Островский, А. П. Чехов, актер Пров Садовский. Овдовев, М. В. Шиловская вторично вышла замуж за представителя старинной дворянской фамилии Владимира Петровича Бегичева (1838–1891), исполнявшего должность директора Московских императорских театров. Этот Бегичев был родственником знакомых А. С. Пушкина братьев Бегичевых, один из которых участник Отечественной войны, писатель и театрал, а другой – близкий друг А. С. Грибоедова.

Еще ранее приехав на берега реки Маглуши, все семейство Шиловских было буквально очаровано поэтической прелестью здешних мест. Состоятельный хозяин, С. С. Шиловский выстроил в Глебове, кроме главного дома, несколько флигелей и домиков для гостей и дачников. Комнаты были меблированы, снабжены бильярдом и топились печами. На Маглуше устроили плотину, тут появились пруды с купальнями и рыбными ловлями. Позже здесь же построили театр и оранжерею.

Причастными к высокому искусству оказались оба сына Шиловских. Младший Владимир Степанович (1852–1893) – это ученик П. И. Чайковского, известный в свое время художник, певец, поэт и композитор, а старший из братьев Константин Степанович (1848–1893) – тоже певец, актер Императорского Малого театра, автор многих романсов. Именно к нему перейдет усадьба Глебово-Избище от родителей. Нижеследующие строки я посвятил Глебову, в котором провел несколько дней:

Но подлинную славу этим местам Истринского края принесут пребывание и творчество здесь выдающихся русских композиторов, драматургов и писателей. А. П. Чехов называл Глебово-Избище «маленьким Версалем». Феб – это одно из наименований Аполлона, бога света и искусств в античной мифологии, символ поэзии, поэтического творчества, творческой деятельности в искусстве вообще. Не напрасно поэтому Глебово именовалось «Фебово-Глебово». Сразу два великих русских композитора питали свое творчество красотой здешних мест. Модест Петрович Мусоргский (1839–1881) в первый раз приехал в Глебово, когда ему было 19 лет. Отсюда он напишет своему другу, композитору М. А. Балакиреву: «Дорогой Милий… барский дом роскошный, на горе; сад английский чудесный… все великолепно, церковь маленькая, род соборчика».

Три лета подряд композитор гостил в Глебове. В одном из писем отсюда к Балакиреву М. П. Мусоргский отмечает: «Хор у Шиловского исполняет финальный гимн из «Жизни за царя». Таким образом, берега Маглуши слышали знаменитый хор «Славься» из оперы Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») под аккомпанемент колоколов здешнего Казанского храма. Некоторые исследователи полагают, что и сам Михаил Иванович Глинка посещал Глебово. Ряд романсов композитора посвящен М. В. Шиловской.

Петр Ильич Чайковский

Величайший мелодист, композитор Петр Ильич Чайковский (1840–1893) после знакомства с семьей Шиловских в 1866 году стал постоянным гостем в их усадьбе. Блистательны здешние творения великого композитора. Приехав в Глебово впервые, П. И. Чайковский напишет здесь музыкальные пьесы «Подснежник» и «Песнь жаворонка» из цикла «Времена года». И этого было бы достаточно, чтобы увековечить эти подмосковные места в музыкальной культуре. Но ведь здесь же, в апреле 1876 года, Чайковский окончил балет «Лебединое озеро». А в 1877 году он работал в Глебове над оперой «Евгений Онегин» и писал, совместно с К. С. Шиловским, либретто оперы.

Это Константин Степанович уговорил Чайковского остаться в Глебове для работы над «Евгением Онегиным». Композитора тогда заботливо поселили в уединенном флигеле, где ничто не мешало работе, туда же перенесли фортепиано из большого дома. Тут Чайковский в постоянном творческом вдохновении провел все лето 1877 года. Мелодии рождались сами собой – в доме за фортепиано, при каждодневном купании в реке, при длительных прогулках по лесу. Петра Ильича можно было встретить на аллеях усадьбы Глебово, декламирующего строфы из «Онегина»:

В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!).

Местные изустные предания рассказывают о том, что мелодию «Песни девушек» своей оперы композитор услышал в напевах крестьянок тоже здесь, в Глебове. В обработке Чайковского мелодия эта звучит в хоре девушек из оперы «Евгений Онегин» на стихи А. С. Пушкина в третьей главе романа в стихах:

ПЕСНЯ ДЕВУШЕК

Девицы, красавицы,
Душеньки, подруженьки,
Разыграйтесь, девицы,
Разгуляйтесь, милые!
Затяните песенку,
Песенку заветную,
Заманите молодца
К хороводу нашему.
Как заманим молодца,
Как завидим издали,
Разбежимтесь, милые,
Закидаем вишеньем,
Вишеньем, малиною,
Красною смородиной.
Не ходи подслушивать
Песенки заветные,
Не ходи подсматривать
Игры наши девичьи.

Хотя Константин Шиловский и был сочинителем либретто оперы «Евгений Онегин», но по его просьбе фамилия его не была названа при публикации, а в печатном либретто стоят только инициалы К. С. Ш., или К. Глебовский. Талант Константина Степановича как художника выразился еще и в том, что он вылепил огромную голову для оперы М. Глинки «Руслан и Людмила» – голову, которая долго украшала все спектакли Большого театра.

В письме из Глебова к брату Модесту Ильичу от 18 мая 1877 года Чайковский отмечал: «Ты не поверишь, до чего я ярюсь на этот сюжет. Как я рад избавиться от эфиопских принцесс, фараонов, отравлений, всякого рода ходульности. Какая бездна поэзии в «Онегине»!..» А в письме композитора отсюда же к другому его брату Анатолию Иль ичу читаем: «Опера идет успешно. Весь первый акт в трех картинах уже готов; сегодня я принялся за второй…» Местное предание повествует о том, что однажды на один из глебовских прудов опустилась стая белых лебедей, подсказавшая Чайковскому заключительные сцены балета «Лебединое озеро».

Первое представление «Лебединого озера» состоялось 20 февраля 1877 года на сцене Большого театра в Москве. Классической стала версия бессмертного балета М. Петипа – Л. Иванова, поставленная в 1895 году в Мариинском театре. А первое представление оперы Чайковского «Евгений Онегин» – оперы, рожденной на берегах Маглуши, состоялось 17 марта 1879 года в Москве на сцене Малого театра.

Свое слово о Глебове скажет десять лет спустя А. П. Чехов, посетивший эти места в марте 1887 года: «В Звенигородском уезде Московской губернии продается имение, которое я видел. Имение красивое, уютное, с прекрасным парком (пихты и лиственницы), с рекой, прудами, изобилующими рыбой, с церковью, театром, художественной мастерской, со статуями и монументами…» В том же году Чехов познакомился в Петербурге с Чайковским. Он рассказывает в письме к брату композитора М. И. Чайковскому: «Через полторы-две недели выйдет в свет моя книжка, посвященная Петру Ильичу. Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич, – до такой степени я уважаю его».

Чайковский, в свою очередь, столь же высоко оценивал творчество Чехова: «По-моему – это будущий столп нашей словесности», – отметил Чайковский 6 июня 1889 года в письме к Юлии Петровне Шпажинской. Кстати, на исторический сюжет ее мужа писателя И. В. Шпажинского композитор напишет оперу «Чародейка».

В 1864 году С. С. Шиловский переписывает усадьбу Глебово-Избище на имя жены. После его кончины результатом расточительности Марии Васильевны и Константина Степановича явился упадок имения, и оно было выставлено на торги. Известно, что в 1890 году владельцем усадьбы значится коллежский секретарь Владимир Гаврилович Медведников, представитель известной фамилии промышленников и благотворителей Медведниковых.

Случилось так, что братья Владимир и Константин Шиловские и П. И. Чайковский умерли в одном и том же 1893 году. Владимир Степанович Шиловский женился на графине Анне Алексеевне Васильевой и по именному императорскому указу с 1879 года стал именоваться графом Васильевым-Шиловским. От имения в Глебове сохранились лишь церковь и частично парк. Река Маглуша по-прежнему шумит в своих берегах, а ныне здравствующие потомки С. С. Шиловского помогают в возрождении храма.

"Два капитана". Капитан Татаринов и лейтенант Георгий Брусилов

Штурману Ив. Дм. Климову

Предлагаю Вам и всем нижепоименованным, согласно Вашего и их желания покинуть судно, с целью достижения обитаемой земли, сделать это 10-го сего апреля, следуя пешком по льду, везя за собой нарты с каяками и провизией, взяв таковой с расчётом на два месяца. Покинув судно, следовать на юг до тех пор, пока не увидите земли. Увидев же землю, действовать сообразно с обстоятельствами, но предпочтительно стараться достигнуть Британского канала, между островами Земли Франца-Иосифа, следовать им, как наиболее известным, к мысу Флора, где я предполагаю, можно найти провизию и постройки. Далее, если время и обстоятельства позволят, направиться к Шпицбергену. Достигнув Шпицбергена, представится Вам чрезвычайно трудная задача найти там людей, о месте пребывания которых мы не знаем, но надеюсь на южной части его — это Вам удастся Вам удастся застать , если не живущих на берегу, то застать где-нибудь какое-нибудь промысловое судно. С Вами пойдут, согласно их желания, тринадцать человек из команды — старший рулевой Петр Максимов, матросы Александр Конрад, Евгений Шпаковский, Ольгерд Нильсен, Иван Луняев, Иван Пономарёв, Прохор Баев, Александр Шахнин, Павел Смиренников, Гавриил Анисимов, Александр Архиреев, машинист Владимир Губанов, кочегар Максим Шабатура .

Капитан судна «Св. Анна» Лейтенант Брусилов 10 апреля 1914 г., в Северном Ледовитом океане

Исправления в тот подлинный документ, внёс писатель Вениамин Каверин, прежде чем включить его в свой знаменитый роман «Два капитана». Экспедиция капитана Татаринова, вокруг поисков которой и разворачивается всё действие романа, фактически «списана» Кавериным — вплоть до мельчайших деталей! — с реальной экспедиции Георгия Брусилова. Главному герою романа, Сане Григорьеву, не было никакой нужды заниматься «мучительной работой», разбирая с лупой в руках полученные им от доктора Ивана Ивановича старые тетрадки: занимающие в романе центральное место «Дневники штурмана дальнего плавания Ив. Дм. Климова», из которых Саня Григорьев так много узнал о судьбе экспедиции капитана Татаринова, впервые были опубликованы ещё в конце 1917 года — опубликованы Валерианом Альбановым, их реальным автором, штурманом экспедиции Брусилова.

Среда 14 мая 27 мая . Снялись мы очень поздно, около 4 час. дня, и за 6 часов прошли 4 версты. Сегодня у нас в некотором роде юбилейный день: мы считаем, что всего отошли от судна 100 верст. Конечно, это не так уж много для месяца хода, всего только выходит на круг по 3,3 версты в сутки , но и дорога зато такая, какой мы не ожидали. Уходя с судна, мы рассчитывали теперь уже быть если не на берегу, то в виду берегов.

Справили мы свой юбилей торжественно: сварили из сушёной черники и вишни суп, и даже подправили его для сладости двумя банками консервированного молока, что вместе с сухарями дало роскошный ужин .

Забавно, кстати говоря, что Иван Дмитриевич Климов, штурман экспедиции капитана Татаринова, уже в 1914 году датирует свои дневниковые записи по новому стилю (штурман Альбанов, разумеется, проставлял все даты по старому стилю)… Но сравним наугад ещё несколько записей:

Четверг, 5 июня. Пятница, 19 июня . […] Много летает нырков и визгливых белых чаек. Ох, эти чайки! Как часто по ночам они не дают мне заснуть, суетясь, ссорясь и споря между собою около выброшенных на лёд внутренностей убитого тюленя. Они, как злые духи, кажется, следят за нами , издеваются над нашим положением нами , хохочут до истерики, визжат, свистят и едва ли не ругаются. Как долго я буду помнить я эти «крики чайки белоснежной», эти бессонные ночи в палатке, это незаходящее солнце, просвечивающее сквозь полотно её […]

Cуббота, 28 июня. Понедельник, 13 июля . […] Но от WSW до OSO, т. е. до направления берега , На OSO море до самого горизонта совершенно свободно от льда, и этот морской простор очень радовал меня . Эх, «Св. Анна» «Св. Мария» , вот бы куда, красавица, тебе попасть! Тут бы ты пошла чесать, не надо и машины!

Cуббота, 28 июня. Вторник, 14 июля . […] Сегодня Шпаковский и Конрад Соткин и Корольков , уйдя на SW оконечность острова на охоту , сделали замечательную находку. Недалеко от моря они увидели небольшой каменный холм. Их поразила правильная форма этого холма, и они заинтересовались им . Подойдя ближе, они увидели недалеко бутылку из-под английского пива с патентованной завинчивающейся пробкой. Ребята сейчас же разбросали холм и скоро под камнями нашли железную банку,окрашенную коричневой краской . […]

Ну, и так далее. Фактически, Вениамин Каверин в дневнике штурмана Альбанова, помимо чисто редакторских правок и сокращений, лишь перевёл все даты на новый стиль да ещё изменил фамилии реальных участников экспедиции Брусилова.

Итак, судьба экспедиции Ивана Татаринова из романа «Два капитана» — это, на самом деле, судьба экспедиции Георгия Брусилова. Но, по правде говоря, реальная судьба этой экспедиции даже намного, намного интересней, чем её книжное воплощение…

Давайте вспомним: что же нам сегодня о ней известно?..

1. «Св. Анна»

Лейтенант Георгий Львович Брусилов… Ему было 28 лет. Родился он в Николаеве в 1884 году. Там же, в Николаеве, и в том же 1984 году другой лейтенант Брусилов, 27-летний Лев Алексеевич, выпустил маленькую книжицу («Об искусстве плавания»), буквально в первых строках которой мы читаем: «Что может сравниться с благодеянием спасти человеку жизнь, это венец всех человеческих благодеяний…» . Имея перед глазами пример отца, Георгий Брусилов не колебался в выборе своего жизненного пути: как и его отец, он связал свою судьбу с военным флотом России.

Лев Брусилов — уже не лейтенант, а вице-адмирал и недавний начальник «Моргенштаба» (Морского генерального штаба) — скончался летом 1909 года в возрасте всего лишь 52 лет. А лейтенантом весной того года стал его старший сын Георгий (или Юрий, как его называли в семье). У Георгия был ещё младший брат Сергей (вскоре он тоже станет офицером флота) и две сестры годами чуть старше его — Татьяна и Ксения. Была ещё у него горячо любимая мать, Екатерина Константиновна Брусилова, а вот жены у него (в отличие от книжного капитана Татаринова) — жены у него не было…

Вообще, когда мы слышим фамилию Брусилов, то невольно вспоминаем, прежде всего, знаменитый «брусиловский прорыв». Генерал Алексей Брусилов, чьим именем была названа впоследствии та фронтовая операция, приходился Георгию родным дядей. Но был у него и ещё один родной дядя, куда менее известный: Борис Алексеевич Брусилов. Воспитанник Пажеского корпуса, Борис Брусилов тоже в своё время состоял на военной службе, но давным-давно (когда его племяннику исполнилось всего-то пять лет) перешёл в «статскую» и к 1912 году являлся довольно известным в Москве землевладельцем.

Так вот: судно «Св. Анна», на котором Георгию Брусилову предстояло отправиться в Арктику, получило своё название в честь Анны Николаевны Брусиловой (урождённой баронессы Рено) — супруги его дяди Бориса. И произошло это потому, что основные средства на экспедицию, руководить которой должен был Георгий Брусилов, выделил его дядя Борис — а точнее говоря, именно Анна Николаевна, дядина супруга.

Трудно сказать, кому из них первому пришла в голову идея пройти вдоль побережья Северного Ледовитого океана — с одной лишь зимовкой. Несомненно, что лейтенанту флота Георгию Брусилову, уже имевшему опыт плавания в северных морях, улыбалась перспектива возглавить экспедицию, которой предстояло бы, впервые под русским флагом, совершить переход из Атлантического океана в Тихий — переход трудный, полный неизведанного, но сулящий новые открытия и, вероятно, славу: ведь и завершить переход предполагалось осенью 1913 года, юбилейного для правящей в России царской династии.

Быть может, подобные соображения играли определённую роль и для Бориса Алексеевича с Анной Николаевной, но… как говорится, бизнес есть бизнес, и вложенные в экспедицию средства неплохо было бы вернуть сполна. Компромисс между возвышенным и приземлённым удалось найти быстро: одной из главных целей экспедиции должна была стать… банальная охота. Охота на медведей, тюленей и моржей. А также исследование зверозаготовительных возможностей вдоль всего этого маршрута. Короче говоря, для финансирования экспедиции была создана зверобойная компания, основными — но не единственными — акционерами которой стали дядя Борис и его супруга. Всё это предприятие являлось, надо сказать, сугубо частным.

В феврале 1912 года лейтенант Георгий Брусилов получил от своего ведомства почти годичный отпуск и с головой окунулся в подготовку экспедиции. В Англии он закупил далеко уже не новое, но очень прочное и надёжное парусно-паровое судно. «Pandora II» или «Blencathra» — есть некоторые разногласия насчёт того, какое название носило это судно в самом начале 1912 года, но после покупки называться оно стало — «Св. Анна». Важное замечание: судно это (мы будем, по традиции, называть его шхуной) было вполне подготовлено для арктического плавания. «Корабль прекрасно приспособлен для сопротивления давлению льдов и в случае последней крайности может быть выброшен на поверхность льда» , — так тогда писали в газетах, и, видимо, так оно и было — и форма корпуса, и качество постройки делали шхуну почти что непотопляемой во льдах.

Экипаж «Св. Анны» тоже, казалось, был тщательно подобран и укомплектован. Капитаном судна являлся сам руководитель экспедиции, 28-летний Георгий Брусилов. Старший помощник капитана, 30-летний Николай Святославович Андреев, тоже был кадровым офицером (лейтенантом флота он стал как раз в июле 1912 года). Хотя Андреев, по-видимому, не имел арктического опыта, но опыта дальних морских походов ему, однако, было не занимать. Его энтузиазм в отношении предстоящей экспедиции подкреплялся ещё и тем, что Николай Андреев также был в числе пайщиков зверобойного общества.

Помимо них, в экипаж входили два штурмана, учёный-гидролог, судовой врач, опытный механик. В общем, собиралась весьма солидная компания, вполне подготовленная для решения задач экспедиции.

Всё шло, казалось, прекрасно: надёжное судно, подобранный экипаж, хорошо продуманный и вполне достаточный запас снаряжения и продовольствия. Правда, денежные средства поступали Брусилову небольшими порциями, нерегулярно и медленно, из-за чего подготовка экспедиции растянулась очень надолго: лишь к началу августа 1912 года «Св. Анна» была, наконец, полностью готова отправиться в путь. Первый этап представлялся сущей безделицей — переход из Петербурга в Александровск-на-Мурмане (ныне город Полярный). Но тут произошло непредвиденное.

Николай Антоныч говорил, что папа был сам виноват. Экспедиция была снаряжена превосходно. Одной муки было пять тысяч килограммов, австралийских мясных консервов — тысяча шестьсот восемьдесят восемь килограммов, окороков — двадцать. Сухого бульона Скорикова — семьдесят килограммов. А сколько сухарей, макарон, кофе! Половина большого салона была отгорожена и завалена сухарями. Была взята даже спаржа — сорок килограммов. Варенье, орехи. И всё это было куплено на деньги Николая Антоныча…

Словом, если папа погиб, то, без сомнения, по своей собственной вине. Легко предположить, например, что там, где следовало подождать, он торопился. По мнению Николая Антоныча, он всегда торопился. Как бы то ни было, он остался там, на Крайнем Севере, и никто не знает, жив он или умер, потому что из тридцати человек команды ни один не вернулся домой…

Николай Антонович, двоюродный дядя Кати Татариновой, говорил, в общем-то, правильно: именно в таких количествах всё перечисленное им и было загружено на борт… но только не «Св. Марии», а «Св. Анны». Он даже не перечислил тут ещё и сгущёнку, и яйца, и фрукты-овощи консервированные, и много чего другого. Но вот насчёт «тридцати человек команды»… Николай Антонович, конечно же, не мог не знать, что продовольствие лишь запасалось из расчёта на полтора года для тридцати человек — а на самом деле в Арктику отправились не тридцать человек, а существенно меньше.

Собственно, Николай Антонович сказал тут неправду вовсе даже не по своей вине: это небрежность автора романа, Вениамина Каверина, который к концу своего повествования называет уже совсем иную численность экспедиции — из подсчётов Сани Григорьева получается не то 26, не то 24 человека.

Хотя, если подумать, то и Вениамин Каверин не столь уж виноват: очевидно, он и сам запутался в той ситуации с составом экспедиции, которая сложилась после ультимативного требования дяди Бориса с супругой — они, главные акционеры компании, неожиданно захотели, чтобы все мелкие пайщики вышли из предприятия.

Речь шла о возможной добыче: с какой это стати, решили главные пайщики, они должны будут делиться ею с пайщиками миноритарными?.. Миноритарных же пайщиков — и в их числе, например, старшего помощника капитана Николая Андреева — ультиматум Бориса Алексеевича и Анны Николаевны обидел до глубины души: вместо полноправного участия в компании им предложили стать всего лишь её наёмными служащими.

Легко можно представить себе состояние Георгия Брусилова, который неожиданно оказался между двух огней: пора, давно пора уходить в плавание, а его родственники и друзья вдруг бросились делить шкуры неубитых ещё медведей, подставив под удар судьбу уже подготовленной экспедиции!..

Из Петербурга «Св. Анна» вышла без Николая Андреева и некоторых других членов экипажа: обидевшись, они взяли, как говорится, тайм-аут, но пообещали, впрочем, присоединиться к экспедиции уже в Александровске-на-Мурмане. Это было, конечно, неприятно, но… Но терпимо.

Путешествие из Петербурга в Александровск было делом нетрудным. В это короткое путешествие взяли даже трёх пассажирок — оно обещало быть приятным. Плавание по Балтике проходило с триумфом, а во время остановки в Копенгагене шхуну почтила своим визитом (кстати, ответным) сама вдовствующая императрица, мать Николая Второго.

Новая неприятность случилась уже в Норвегии: от дальнейшего участия в экспедиции отказался норвежец-механик. И, наконец, когда «Св. Анна» пришла в Александровск-на-Мурмане, то её там никто не встречал — ни старший помощник Николай Андреев, ни учёный-гидролог, ни судовой врач. По причине болезни от участия в экспедиции отказались также и второй штурман, и несколько матросов. Положение создалось катастрофическое: экспедиция могла закончиться, толком ещё и не начавшись…

Взвесив все «за» и «против», Георгий Брусилов решил-таки отправиться в Арктику — с теми людьми, кто ещё оставался, и с теми, кого удалось найти в Александровске. Вместо тридцати в экспедицию отправились всего 24 человека. Моряков среди них было немного: сам Брусилов, штурман Валериан Альбанов и ещё 6 человек. Остальные — не имели вообще никакого опыта плавания.

2. Ерминия

Роль судового врача в экипаже «Св. Анны» взяла на себя молоденькая девушка — Ерминия Жданко. Если бы Вениамин Каверин вздумал написать роман о реальной экспедиции на шхуне «Св. Анна», то его фабулу ему вряд ли пришлось выдумывать: судьба Ерминии Жданко — это готовый роман.

Её отцом был генерал-майор Александр Ефимович Жданко, в 1912 году — командир бригады в 34 пехотной дивизии. Мать Ерминии (её тоже звали Ерминия) умерла, когда та была ещё совсем маленькой девочкой. Спустя семь лет после её смерти, в 1904 году, Александр Жданко вступил во второй брак — с Тамарой Осиповной Доливо-Добровольской, которая, таким образом, приходилась Ерминии мачехой. А у мачехи этой был брат Борис, женой которого в 1909 году стала Ксения Львовна, родная сестра Георгия Брусилова.

Запутаться можно в этих родственных связях… Короче говоря, золовка (сестра мужа) Ксении Брусиловой, сестры Георгия, была для Ерминии мачехой. Седьмая вода на киселе, но всё же… повод для знакомства, не правда ли?..

Ерминия родилась, кажется, в 1891 году, то есть в 1912 году ей исполнился 21 год. Ксения Брусилова была старше её на десяток лет, но они, тем не менее, дружили. Однажды, когда Ерминия была у Доливо-Добровольских в гостях, Ксения и предложила девушке поучаствовать в одной такой «приятной экскурсии» вокруг Европы — в уютной пассажирской каюте.

Сохранилось несколько писем Ерминии Жданко, которые она посылала отцу и мачехе летом 1912 года. Наивная, удивительно чистая девушка вовсе не намеревалась покорять арктические льды. Вот что она писала отцу, едва лишь приехав в Петербург (письмо от 9 июля):

Дорогой мой папочка!

Я только двенадцать часов провела в Петербурге, и уже массу нужно рассказать… На моё счастье оказалось, что и Ксения здесь… Я у них просидела вечер, и предложили они мне одну экскурсию, которую мне ужасно хочется проделать. Дело вот в чём. Ксенин старший брат купил пароход, шхуну кажется. Он устраивает экспедицию в Архангельск и приглашает пассажиров (было даже объявлено в газетах), т. к. там довольно кают. Займёт это недели 2—3, а от Архангельска я бы вернулась по железной дороге. Самая цель экспедиции, кажется, поохотиться на моржей, медведей и пр., а затем они попробуют пройти во Владивосток, но это уже меня, конечно, не касается…

Судя по всему, о Георгии Брусилове она ничего тогда толком и не знала и относилась к нему с почтением, считая его, вероятно, старым и опытным морским волком (на самом деле, Георгий был не старше, а на два года моложе своей сестры Ксении: в 1912 году ему исполнилось 28 лет).

В самый день отплытия из Петербурга, 28 июля, Ерминия снова пишет отцу: «Я в восторге от будущей поездки. Горячо любящая тебя Мима» . Георгий Брусилов, кажется, тоже был в восторге — от Ерминии. Из его письма к матери (2 августа): «Подходим к Копенгагену. Сегодня ночью будем там. Пассажиры мои почти всё время лежали, кроме Мимы, которая настоящий моряк. Стоит на руле превосходно и очень любит это занятие… Твой Юра» .

Всё было просто замечательно. Круиз удался на славу: отличная погода, отличные люди, огоньки в ночном порту, визит императрицы Марии Фёдоровны, масса впечатлений и даже приключений: представляете, в Копенгагене «один из наших матросов свалился ночью в воду, и его забрали в полицию — пришлось выкупать» . А потом пошли «чудные виды» норвежских фиордов, потом была ещё автомобильная прогулка по окрестностям Тронхейма — в компании «Юрия Львовича» и подруги Леночки. Даже грибы собирали, всё в той же компании: представляете, «норвежцы их, оказывается, не любят» …

О том, как же так получилось, что вместо планируемого скорого возвращения из короткого и такого приятного морского путешествия Ерминия Жданко отправилась в полную трудностей и неизвестности многомесячную арктическую экспедицию, девушка рассказала сама — в подробном письме от 27 августа, адресованном отцу и мачехе:

Дорогие, милые мои папочка и мамочка.

Если бы вы знали, как мне больно было решиться на такую долгую разлуку с вами. Да и вы поймёте, т. к. знаете, как мне тяжело было уезжать из дома даже на какой-нибудь месяц. Я только верю, что вы меня не осудите за то, что я поступила так, как мне подсказывала совесть. Поверьте, ради одной любви к приключениям я бы не решилась вас огорчить. Объяснить вам мне будет довольно трудно, нужно быть здесь, чтобы понять.

Начать рассказывать нужно с Петербурга. Вы, должно быть, читали в «Новом времени», что кроме Юрия Львовича участвует в экспедиции ещё и лейтенант Андреев. Этого Андреева я видела на «Св. Анне», в Петербурге. И как-то сразу почувствовала недоверие и антипатию… Этот Андреев — друг детства всех Брусиловых, и никому не могло прийти в голову, что он так подло подведёт. Я, конечно, его семейных дел не знаю, но думаю, что когда решаешься принять участие в таком серьёзном деле, то можно предварительно подумать, в состоянии ты исполнить или нет.

С Андреевым должны были приехать в Александровск учёный Севастьянов и доктор. С доктором сговорились ещё в Петербурге, но вдруг накануне отхода оказалось, что ему «мамочка не позволила», а попросту он струсил. Найти другого не было времени. Сначала всё шло благополучно, затем в Трондгейме сбежал механик. Потеря была невелика, т. к. наши машинисты прекрасно справляются без него, но всё-таки было неприятно…

«Я поступила так, как мне подсказывала совесть» … Во многих публикациях Ерминию Жданко описывают как «дочь петербургского генерала» и «племянницу начальника Главного гидрографического управления». А ещё добавляют: судя по её письмам, выросла она в крепкой и дружной семье.

Давайте попробуем во всём этом разобраться.

Дядя Ерминии, русский учёный Михаил Ефимович Жданко, был назначен начальником Главного гидрографического управления лишь в 1913 году, а в описываемый период времени генерал-майор Жданко руководил исследовательскими работами очень далеко от Петербурга — на Дальнем Востоке («К вопросу об исследовании морских течений» — так, например, называлось сообщение, сделанное им в апреле 1912 года во Владивостокском морском собрании).

Отец Ерминии, Александр Жданко, вовсе не был «петербургским генералом». Он был русским офицером, жизнь которого проходила там, где проходила его служба. И письма свои Ерминия направляла вовсе не в Петербург, а в Нахичевань-на-Дону (теперь этот городок стал частью Ростова-на Дону). И слова «честь» и «долг» не были для Александра Жданко пустым звуком. Та его фотография, которую вы здесь видите, была взята мною с сайта «Герои Первой мировой: Забытые имена».

Александр Жданко потерял жену, когда ему было уже 39 лет. Семь лет спустя (в Одессе, кстати) он женился во второй раз — Ерминия была тогда уже подростком. В подобных случаях дети от первого брака никогда не чувствуют себя особенно счастливыми. Тем более, что через год у папы её появилась новая дочка, Ирина. А через пять лет — Татьяна… Вероятно, отец Ерминии (да и мачеха, конечно) делал всё возможное, чтобы девушка в его новой семье не чувствовала себя немного… посторонней, что ли. Сама же она, вероятно, горячо любила своего отца и старалась, по возможности, не осложнять ему жизнь.

Тогда, из Александровска, Ерминия послала отцу телеграмму: «Трёх участников лишились. Могу быть полезной. Хочу идти на восток. Умоляю пустить. Тёплые вещи будут. Целую. Пишу. Отвечай скорей» . Не представляю, кто бы из отцов на месте Александра Жданко послал бы дочери в ответ телеграмму, исполненную восторга. Но и запретить ей «поступать по совести» он тоже не мог. Он ответил так: «Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама. Папа» . Русский офицер, Александр Жданко сам воспитывал её и, вероятно, прекрасно понимал, что поступить иначе — «тоже сбежать, как и все» — его дочь просто не смогла бы…

Но вернёмся, однако, к письму Ерминии Жданко:

Вы же можете себе представить, какое было тяжелое впечатление, когда мы вошли в гавань и оказалось, что не только никто не ожидает нас, но даже известий никаких нет. Юрий Львович такой хороший человек, каких я редко встречала, но его подводят все самым бессовестным образом, хотя он со своей стороны делает всё, что может. Самое наше опоздание произошло из-за того, что дядя, который дал деньги на экспедицию, несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, т. ч. из-за этого одного чуть всё дело не погибло. Между тем, когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло…

Всё это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать что могу, и вообще чувствовала, что если я тоже сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу. Юрий Львович сначала, конечно, и слышать не хотел, хотя, когда я приступила с решительным вопросом, могу я быть полезна или нет, сознался, что могу. Наконец согласился, чтобы я телеграфировала домой… Вот и вся история, и я лично чувствую, что поступила так, как должна была… Мне так много хочется Вам рассказать. Ещё можно будет написать с острова Вайгач…

Во Владивостоке будем в октябре или ноябре будущего года, но если будет малейшая возможность, пошлю телеграмму где-нибудь с Камчатки…

Пока прощайте, мои милые, дорогие. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером, правда?

«Юрий Львович такой хороший человек, каких я редко встречала» … Я не могу сказать, почему Георгий Брусилов уступил-таки просьбам наивной девушки. Объяснить это очень и очень нелегко. Конечно, Ерминия имела некие навыки в медсестринском деле и, в силу этого, могла отчасти «быть полезной» — но стать полноценной заменой сбежавшему в последний момент судовому врачу она всё равно бы ведь не смогла. Быть может, определённую роль в решении Брусилова сыграли какие-то иные мотивы?.. Не знаю. Знаю одно: включив молоденькую девушку в состав арктической экспедиции, которая в большинстве своём состояла из совершенно случайных и неподготовленных людей, к тому же исключительно мужчин, которая отправлялась в Арктику минимум на полтора года, отправлялась со значительным отставанием от первоначального графика и не имела на борту даже радиостанции — включив Ерминию в состав такой экспедиции, Георгий Брусилов взял на душу тяжкий грех…

Из письма Георгия Брусилова своей матери, Екатерине Константиновне, из Александровска:

Дорогая мамочка

Здесь, в Александровске, было столько неприятностей. Коля не приехал, из-за него не приехали Севастьянов и доктор. Нас осталось только четверо: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера из командующего состава…

Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдёт, я не очень противился, т. к. нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же она была на курсах сестёр милосердия, хотя бы что-нибудь.

Теперь она уже получила ответ от отца, и окончательно решено, что она идёт с нами. Вообще она очень милый человек. И если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я и смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию…

Деньги дядя задержал, и я стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно!

Но ничего, сегодня всё как-то налаживается. Уголь морское министерство дало, но за плату, деньги дядя, надеюсь, сегодня вышлет.

Крепко любящий тебя Юра

А вот это письмо Ерминии было написано ею уже на пути к острову Вайгач. Оно адресовано, как обычно, Александру Ефимовичу Жданко, хотя девушка обращается в нём и к отцу, и к мачехе:

Дорогие мои милые папочка и мамочка!

Вот уже приближаемся к Вайгачу… Пока всё идёт хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей. Я носилась по «городу», накупая всякую всячину на дорогу. К вечеру, когда нужно было сниматься, оказалось, что вся команда пьяна, тут же были те несколько человек, которые ушли, александровские жители, и вообще такое было столпотворение, что Юрий Львович должен был отойти и стать на бочку, чтобы иметь возможность написать последние телеграммы…

Первый день нас сильно качало, да ещё при противном ветре, т. ч. ползли страшно медленно, зато теперь идём великолепно под всеми парусами и завтра должны пройти Югорский Шар. Там теперь находится телеграфная экспедиция, которой и сдадим письма…

Пока холод не даёт себя чувствовать, во-первых, Юрий Львович меня снабжает усердно тёплыми вещами, а кроме того, в каютах, благодаря паровому отоплению, очень тепло…

Где именно будем зимовать, пока неизвестно — зависит от того, куда удастся проскочить. Желательно попасть в устье Лены. Интересного предстоит, по-видимому, масса… Так не хочется заканчивать это письмо, между тем уже поздно. Куда-то мне придётся вернуться?..

Прощайте, мои дорогие, милые, как я буду счастлива, когда вернусь к вам

Ваша Мима

Ранним утром 2 сентября «Св. Анна» стала на якорь у Югорского шара — узкого пролива между островом Вайгач и материком, ведущего из Баренцева моря в Карское. Там экспедиция в последний раз пополнила запасы продовольствия и воды, там же сдали для отправки и почту, с которой Георгий Брусилов отправил матери написанное в тот же день своё последнее письмо:

Дорогая мамочка

Всё пока слава Богу. Пришли в Югорский шар… Последние два дня был хороший ветер, и мы быстро подвигались.

Мима пошла со мной в качестве доктора, пока всё исполняет хорошо, она же будет заведовать провизией. Кают-компания состоит из следующих лиц: Мима, штурман Альбанов, 2 гарпунера, Шленский и Денисов, и я.

Если бы ты видела нас теперь, ты бы не узнала. Вся палуба загружена досками, и брёвнами, и бочонками. В некоторых каютах тёплое платье или сухари, в большом салоне половина отгорожена, и навалены сухари. По выходе из Александровска выдержали штормик, который нас задержал на сутки…

Крепко целую тебя, мамочка.

Надеюсь, что ты будешь спокойна за меня, т. к. плавания осталось всего две недели, а зима — это очень спокойное время, не грозящее никакими опасностями, и с помощью Божией всё будет благополучно.

Крепко целую тебя, моя милая мамочка, будь здорова и спокойна.

Поцелуй от меня Серёжу, я ему хотел написать, но не успел вчера, а сегодня очень рано пришли, и я с пяти часов утра уже был на мостике.

Обнимаю милую мою мамочку. Твой Юра

В 6 часов утра 4 сентября 1912 года, пройдя короткий путь по Югорскому шару, шхуна «Св. Анна», несмотря на крайне неблагоприятную ледовую обстановку, вошла в Карское море. И с этого времени всякая связь с экспедицией Брусилова была потеряна.

Теперь они могли рассчитывать лишь на себя — и на Бога…

3. «Штурман Ив. Дм. Климов»

Бесспорно, он был умным, волевым и решительным человеком. И ещё — у него был несомненный литературный дар. Его воспоминания, впервые опубликованные в самом конце 1917 года под названием «На юг, к Земле Франца-Иосифа!», читаются на одном дыхании. Ему веришь, веришь сразу и безусловно — и порою даже не понимаешь, почему так происходит: есть в этом что-то магическое. Именно с этого человека Вениамин Каверин «списал» образ Ивана Дмитриевича Климова, штурмана экспедиции капитана Татаринова в романе «Два капитана». И именно эти его воспоминания писатель воспроизвёл в своём романе почти без изменений. […]

[…] В 6 часов утра 4 сентября 1912 года, пройдя короткий путь по Югорскому шару, шхуна «Св. Анна», несмотря на крайне неблагоприятную ледовую обстановку, вошла в Карское море. И с этого времени всякая связь с экспедицией Брусилова была потеряна.

Теперь они могли рассчитывать лишь на себя — и на Бога… Мы уже знаем, каким образом получилось так, что штурман Валериан Альбанов неожиданно для самого себя оказался на «Св. Анне» не только единственным штурманом, но даже, по сути, старшим помощником капитана — ибо кого-либо другого, способного выполнять эту роль, на судне просто не было.

Между тем, Альбанов не был кадровым флотским офицером, каковым являлся Георгий Брусилов или, скажем, отказавшийся участвовать в экспедиции Николай Андреев. И происхождением своим Альбанов не мог похвастаться, и громкими именами влиятельных родственников — всё, чего он достиг в жизни к своим тридцати годам, он достиг сам, своим собственным и нелегким трудом. Сам приехал в Петербург, сам поступил в мореходку, сам зарабатывал себе на жизнь в годы учёбы на штурмана (отец его к тому времени умер, а на попечении матери оставались ещё две его сестры).

Закончив учёбу, Альбанов три с лишним года проработал штурманом на Енисее и на Каспии. В 1908 году, наплавав себе необходимый для этого стаж (ценз), он получил, наконец, диплом штурмана дальнего плавания. После этого он проработал один сезон на Балтике, а затем три года плавал в Баренцевом море.

Опыт, приобретённый Альбановым за годы его плавания по всему Енисею и вдоль берегов северных морей, показался Георгию Брусилову достаточным основанием для того, чтобы пригласить его в качестве штурмана в экспедицию на «Св. Анне». Видимо, он слыл хорошим специалистом — и одного этого было вполне достаточно. Ведь подменять Брусилова, если бы пришлось, в роли капитана судна и руководителя экспедиции должен был человек его круга, его друг и, как считалось, единомышленник — лейтенант Андреев. Но случилось иначе: вторым человеком в экспедиции стал Валериан Альбанов…

Многие исследователи отмечают, что в 1912 году ледовая обстановка в южной части Карского моря была на редкость тяжёлой. Согласно первоначальному плану экспедиции, следуя вдоль берега, «Св. Анна» настойчиво пробивалась во льдах к полуострову Ямал, пока, в десятке километров от берега, не вмёрзла в неподвижное ледяное поле. «Где именно будем зимовать, пока неизвестно… Желательно попасть в устье Лены» , — этим надеждам Ерминии не суждено было сбыться: до Лены и даже до Енисея было ещё ой как далеко. Но это, конечно, не слишком волновало путешественников. Альбанов:

Хорошие у нас у всех были отношения, бодро и весело переносили мы наши неудачи. Много хороших вечеров провели мы в нашем чистеньком ещё в то время салоне, у топившегося камина, за самоваром, за игрой в домино. Керосину тогда было ещё довольно, и наши лампы давали много света. Оживление не оставляло нашу компанию, сыпались шутки, слышались неумолкаемые разговоры, высказывались догадки, предположения, надежды.

Лёд южной части Карского моря не принимает участия в движении полярного пака, это общее мнение. Поносит нас немного взад и вперёд в продолжение зимы, а придёт лето, освободит нас и мы пойдём на Енисей.

Георгий Львович съездит в Красноярск, купит, что нам надо, привезёт почту, мы погрузим уголь, приведём всё в порядок и пойдём далее…

В самом деле, почему бы Георгию Львовичу и не сгонять, при случае, в Красноярск?.. Да, а что же наша Ерминия? Не сломалась ли, не испугалась, не пожалела ли она о своём импульсивном решении?..

Валериан Альбанов продолжает воспоминания о тех первых неделях в экспедиции:

Таковы были наши планы, наши разговоры у самовара в салоне за чистеньким столом.

«Наша барышня», Ерминия Александровна, сидела «за хозяйку» и от нас не отставала. Ни одной минуты она не раскаивалась, что «увязалась», как мы говорили, с нами. Когда мы шутили на эту тему, она сердилась не на шутку. При исполнении своих служебных обязанностей «хозяйки» она первое время страшно конфузилась. Стоило кому-нибудь обратиться к ней с просьбой налить чаю, как она моментально краснела до корней волос, стесняясь, что не предложила сама.

Если чаю нужно было Георгию Львовичу, то он предварительно некоторое время сидел страшно «надувшись», стараясь покраснеть, и когда его лицо и даже глаза наливались кровью, тогда он очень застенчиво обращался: «Барышня, будьте добры, налейте мне стаканчик».

Увидев его «застенчивую» физиономию, Ерминия Александровна сейчас же вспыхивала до слёз, все смеялись, кричали «пожар» и бежали за водой…

В середине октября 1912 года то ледяное поле, в которое вмёрзла «Св. Анна», оторвалось от полосы берегового льда и медленно двинулось к северу. Вначале это не вызвало беспокойства: «Поносит нас немного взад и вперёд…» , — но проходили дни, проходили недели, а движение льдины со шхуной было только «вперёд» и «вперёд». Спустя месяц, в декабре, дрейф «Св. Анны» к северу даже убыстрился…

О том, как день за днём проходил этот дрейф, нам известно из документа под названием «Выписка из судового журнала лейтенанта Брусилова». На «большую землю» эту «Выписку», в запечатанном пакете, доставил Валериан Альбанов, и почти сразу же, в конце 1914 года, она была опубликована.

Документ этот имеет подпись Георгия Брусилова; в его составлении, вероятно, принимала участие и Ерминия Жданко, чьей рукой он переписан. Жанр «Выписки» определить нелегко: это не сам судовой журнал, а перечисление происходивших на судне событий, но составленное сразу за весь прошедший период времени, причём, как мы сегодня понимаем, некоторые очень важные события совершенно в этой «Выписке» не отражены. Вне всякого сомнения, это было сделано вовсе не потому, что они казались составителям «Выписки» несущественными — скорее, дело обстояло как раз наоборот…

Уже на второй день после начала дрейфа Брусилов, вероятно, понял, что зимовать им придётся не на берегу, и принял решение построить прямо на льдине «баню» — благо, всяких-разных пиломатериалов на палубе «Св. Анны» было навалено достаточно. Живо принялись за дело, и в последний день октября баня была готова. Составители «Выписки» вспоминают:

С этого времени каждую неделю мы имеем баню, вполне отвечающую своему назначению, и один день баня топится для стирки белья.

Вообще, жизнь идёт довольно легко, так как в помещениях тепло, пища вполне удовлетворительная, и изредка устраиваем развлечения, как например, в октябре у нас было состязание в беге на лыжах и коньках, на льду была поставлена палатка, где было угощение и горячего шоколада с печеньем и сластями.

К Рождеству готовится спектакль, репетиции идут в бане…

Построенная довольно далеко от судна, баня простояла там полтора месяца: в середине декабря между нею и «Св. Анной» появилась трещина, и баню пришлось перетащить поближе. Но вскоре после этого об её первоначальном предназначении пришлось забыть: среди экипажа началось нечто вроде эпидемии непонятной болезни, так что баню пришлось превратить в больничный изолятор.

Дело было так. Ночью 8 декабря вблизи судна появился первый медведь. Брусилов выстрелил в него и промахнулся. Но уйти тому медведю не удалось: днём, усилиями Альбанова и гарпунеров, его всё-таки застрелили. Радости, должно быть, не было конца: ещё бы, свежее мясо!..

Первым заболел Георгий Брусилов — всего через неделю. На следующий день заболел Альбанов. Потом заболели ещё несколько человек. Потом ещё… У большинства болезнь протекала сравнительно легко, и к середине января все они, более или менее, поправились. Кажется, Ерминия так и вовсе не заболела. Но вот Брусилов…

Командир экспедиции слёг на долгие четыре месяца. «Следы этой болезни ещё и теперь, полтора года спустя, дают себя чувствовать» — читаем мы в «Выписке» его слова. А запись от 17 февраля 1913 года приводит ещё и такие подробности: «Ходить и двигаться совсем не могу, на теле у меня пролежни, часто заговариваюсь…» . Именно так: о том, что командир временами буквально терял тогда разум, вспоминает и Альбанов. О болезни Брусилова он пишет, в частности, следующее:

Всякое неосторожное движение вызывало у Георгия Львовича боль, и он кричал и немилосердно ругался. Опускать его в ванну приходилось на простыне. О его виде в феврале 1913 года можно получить понятие, если представить себе скелет, обтянутый даже не кожей, а резиной, причём выделялся каждый сустав… Ничем нельзя было отвлечь его днём, от сна; ничем нельзя было заинтересовать его и развлечь; он спал целый день, отказываясь от пищи…

День он проводил во сне, а ночь большею частью в бреду…

Естественно, что вести в таком состоянии судовой журнал и руководить экспедицией — невозможно. Как в то время решались все эти вопросы — об этом ни в «Выписке», ни в воспоминаниях Альбанова не сказано ни слова… Ерминия Жданко, по словам Альбанова, постоянно была рядом с больным:

От капризов и раздражительности его главным образом страдала «наша барышня», Ерминия Александровна, неутомимая сиделка у кровати больного. Трудно ей приходилось в это время… Но Ерминия Александровна всё терпеливо переносила, и очень трудно было её каждый раз уговорить идти отдохнуть…

Что это могла быть за болезнь? Быть может, это была тяжёлая форма трихинеллёза — болезни, заразиться которой можно, в частности, поев недостаточно проваренное мясо белого медведя. Именно трихинеллёз, как считают ныне, стал причиной гибели шведской полярной экспедиции 1897 года на воздушном шаре «Орёл». Спустя много лет их останки нашли, но умерли они не от голода: из частичек высохшего мяса были выделены возбудители трихинеллёза…

Лишь 14 апреля 1913 года, в первый день Пасхи, Георгий Брусилов почувствовал себя настолько хорошо, что его даже вынесли к общему пасхальному столу, и он смог просидеть там часа два. А в записи от 19 апреля читаем: «Меня сегодня вынесли на стуле на лёд, потом положили на носилки и обнесли вокруг судна и по палубе. Это в первый раз после 4 месяцев лежания в каюте» .

Как вспоминает Альбанов, начальник экспедиции полностью оправился от болезни только в июле…

Меж тем, их неуклонный дрейф на север продолжался. За прошедшие месяцы «Св. Анна» уже почти достигла 80-й широты и приблизилась к архипелагу Франца-Иосифа. В сущности, экспедиция Георгия Брусилова, сама того не подозревая, открыла морское течение, обязанное своим происхождением мощным сибирским рекам, Оби и Енисею. Именно это течение и продолжало нести их на север.

Многое изменилось в жизни экспедиции за эту первую их зимовку. Подходил к концу запас брёвен и досок, некогда загромождавших палубу, и в скором времени вслед за ними в огонь должна была последовать и их замечательная баня. А в середине июля пришлось уже собирать вокруг судна даже щепки и всякие другие обрезки дерева, «разбросанные во дни богатства ими» .

А потом закончился керосин. Для освещения приспособили жестянки с медвежьим или тюленьим жиром, которые, как замечает Альбанов, дают «очень мало свету, во всяком случае меньше, чем копоти» . Пока длится полярный день, это всё ещё терпимо, но вот зимой… «Они дают только небольшой круг света на стол, а за этим кругом тот же мрак. При входе в помещение вы видите небольшое красноватое пятно вокруг маленького, слабого, дрожащего огонька, а к этому огоньку жмутся со своей работой какие-то силуэты» , — пишет в своих воспоминаниях Валериан Альбанов. И добавляет такую живописную подробность:

Мыло у нас уже вышло, пробовали варить сами, но неудачно. Пробовали мыться этим самодельным мылом, но не рады были: не удалось соскоблить с физиономии эту «замазку».

В начале июня Россия отмечала столетие самой удачной и знаменитой операции Первой мировой войны, вошедшей в историю как Брусиловский прорыв. Об этих событиях и их значении было рассказано в предыдущей статье. На очереди рассказ о судьбе генерала Алексея Алексеевича Брусилова - фигуре яркой и трагической.

Выдающийся полководец - всегда сильная и яркая личность, а такие люди редко бывают однозначными. Вот и Алексей Алексеевич Брусилов оставил после себя сложную и во многом противоречивую память - одни его боготворят, другие относятся скептически. Наверное, это было неизбежно, ведь ему выпало жить в эпоху, которая словно бульдозером ломала судьбы людей, низвергала кумиров, переворачивала вверх дном казалось бы незыблемые моральные и нравственные ценности.

Брусилов всю жизнь служил России, даже когда она практически перестала существовать. На этом пути он дошел до вершины воинской карьеры - стал Верховным главнокомандующим русской армией. Но оказалось, что он принял командование на уже безнадежно тонущем корабле. Новая Россия не пожелала продолжать великую войну, ставшую делом жизни Брусилова, и вступила в схватку сама с собой. Для настоящего русского генерала и патриота это была страшная трагедия. Последние 10 лет жизни Брусилова - между триумфальной наступательной фронтовой операцией и его уходом из земной жизни - стали жесточайшим испытанием для старого воина, но они показали высоту его духа и истинную любовь к Отечеству, без которого он себя не мыслил.

Прирожденный кавалерист

Жизненный путь Брусилова прям как кавалерийская пика, хотя и не так однозначен, как это может показаться на первый взгляд. Он родился в генеральской семье, с детства выбрал карьеру офицера и достиг на этом пути наивысшего успеха. И в плане продвижения по службе, и в величии успехов, и в признании как начальственном, так и народном. Он вкусил славу, почет и уважение, к слову, вполне заслуженные. С другой стороны, жизнь его была отнюдь не простой. Его отец умер, когда Алексею было всего шесть лет. А вскоре ушла из жизни и его мама. Алексея, а также его младших братьев Бориса и Льва приютила семья их тети и дяди, жившая в Кутаиси. Там в Грузии и прошло детство будущего генерала.

Генерал А.А. Брусилов (русская открытка)
Изображение: репродукция Владимира Бойко / Russian Look / Globallookpress.com

В 14 лет Алексей отправился в Санкт-Петербург в Пажеский корпус, куда был записан по ходатайству своего крестного, царского наместника на Кавказе фельдмаршала князя А.И. Барятинского. Учился он не слишком прилежно, но окончил это элитное учреждение. Правда, выпущен был не в гвардию, а в обычный 16-й драгунский Тверской полк, расквартированный на Кавказе. Сам Алексей Алексеевич в мемуарах объясняет это нехваткой средств для столичной жизни, исследователи же склонны связывать такое распределение с довольно посредственными оценками. Кстати, Тверской полк был расквартирован совсем близко от родных мест молодого офицера, и, видимо, желание быть рядом с семьей тоже сыграло определенную роль. Вскоре Брусилову довелось принять участие в военных действиях, в которых молодой офицер отличился, заслужив за «дела с турками» три боевых ордена и повышение по службе.

После войны, в 1881 году, последовала командировка в учебный эскадрон офицерской кавалерийской школы в Санкт-Петербурге - своего рода курсы повышения квалификации для перспективных офицеров. Брусилов показал себя отменным специалистом в берейторском искусстве и получил предложение войти в число постоянного преподавательского состава школы. Последующая четверть века его жизни и карьеры была связана именно с Офицерской кавалерийской школой, в которой Брусилов проделал путь от слушателя до начальника и от ротмистра до генерала. Лишь в 1906 году он вернулся к полевой службе, приняв командование 2-й гвардейской кавалерийской дивизией. Затем было командование полевым корпусом, армией в начале войны, фронтом с марта 1916-го и всей русской армией с мая 1917 года.

1915 год. Командующий 8-й армией Юго-Западного фронта генерал-адъютант А.А. Брусилов осматривает пулеметный взвод
Фото: пресс-служба Минобороны РФ

Карьера не совсем типичная - большую ее часть Брусилов учил офицерскую элиту кавалерийскому искусству, а не «тянул лямку» в далеких гарнизонах. Он не прошел обычную школу эскадронного и полкового командира, не обучался тактике в академии Генштаба. Вроде бы он был практик, но очень узкий - кавалерийский. Эту узость и отсутствие глубокой академической подготовки ему часто ставили в вину.

С другой стороны, он был лишен зашоренности и догматизма, который часто присущ как кабинетным генералам-теоретикам, так и провинциальным гарнизонным офицерам. Может быть, именно благодаря этому в голове Брусилова зародились мысли о совершенно нетрадиционной, даже революционной тактике наступления, которые сначала так испугали его коллег, а потом оказались победоносными.

Был педантичен и требовал предельной точности

Характер у будущего знаменитого полководца был непростой. По воспоминаниям современников, он был очень прям и суров в оценках, часто обижал коллег резкими отзывами и суждениями. Был педантичен и требовал от других предельной точности и конкретности. Мягкость и деликатность к его достоинствам не относились, во всяком случае в том, что касалось службы. Брусилов не стеснялся докладывать о просчетах своих прямых командиров вышестоящему начальству, за что был не раз обвинен (косвенно) в интриганстве и карьеризме. С начальством, в особенности из монаршей семьи, был учтив, по мнению некоторых, даже подобострастен. Иногда позволял себе неожиданные поступки.

Генерал от кавалерии А.А. Брусилов среди офицеров штаба 8-й армии
Фото: пресс-служба Минобороны РФ
Сидит: А.А. Брусилов. Стоят, слева направо: подполковник Д.В. Хабаев (адъютант А.А. Брусилова), полковник Р.Н. Яхонтов (штаб-офицер для поручений), штабс-ротмистр А.А. Брусилов-младший (сын А.А. Брусилова), капитан Е.Н. Байдак (адъютант А.А. Брусилова). Август 1914 года.

Вот, например, что вспоминал протопресвитер русской императорской армии Г.И. Шавельский: «Когда великий князь Николай Николаевич, только что на маневрах разнесший Брусилова (тогда начальника 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии) за завтраком обратился к нему с ласковым словом, то Брусилов схватил руку великого князя и поцеловал ее. То же проделал он, когда в апреле 1916 года под Перемышлем Государь поздравил его генерал-адъютантом».

Два воина

Многие поступки и особенности поведения Брусилова вызывают невольные ассоциации с его великим предшественником Александром Васильевичем Суворовым. Тот тоже был потомственным военным и тоже не мыслил иной карьеры. Похожи они даже внешне - оба невысокие, худощавые и подтянутые, жилистые и выносливые. И Суворов, и Брусилов были исключительно требовательны к подчиненным, не чурались жестких дисциплинарных мер, в то же время были любимы солдатами, которые шли за них в огонь и в воду. Оба новаторы в военном деле, не стеснялись смело «ломать стереотипы», брать на себя ответственность. Честолюбия у них было в избытке, что свойственно всем настоящим карьерным офицерам. И нелепые на первый взгляд поступки тоже присущи были обоим.

Суворова ведь современники воспринимали очень неоднозначно, почти как «шута горохового». Уже потом со временем общепринятая биография великого полководца очистилась от некоторых особо одиозных историй, приобретя героизированный и даже несколько идеализированный облик. У Брусилова тоже недоброжелателей хватало, посему и трактовки его деяний были разными. Причем личность полководца не подвергалась официальной канонизации, и из него не старались пропагандистскими методами сделать национального героя. Он ведь оказался своим среди чужих и чужим среди своих - ни белый, ни красный, ни монархист, ни революционер. И это многое объясняет в разнообразии трактовок.

А.А. Брусилов и Великий князь Георгий Михайлович
Фото: Wikipedia.org
Командующий 8-й армией генерал-от-кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов (без головного убора) стоит перед Великим князем Георгием Михайловичем (сидит в автомобиле «Бенц»). Конец мая - июль 1915 года. Место не указано (князь приехал к Брусилову в штаб 8-й русской армии). Вероятно, Самбор.

За Отечество без царя

Брусилов был верен царскому правительству, во всяком случае, идеологически. Он с детства впитал девиз «За веру, царя и Отечество», не мыслил иного пути для России и был ему верен. Наверное, этим и объясняется его почтение к императорской фамилии, как к сакральным правителям страны. Хотя личные отношения с Николаем Вторым у полководца были сложные, особенно с того момента, как император возглавил действующую армию. Брусилова раздражала нерешительность Верховного главнокомандующего, из-за чего фронты действовали вразнобой - когда Юго-Западный наступал, Западный и Северный стояли на месте. Организовать совместные действия, принудить командующих общие задачи ставить выше локальных Николай не мог. Он просил, уговаривал, генералы с ним спорили и торговались, а драгоценное время уходило. Мягкотелость главковерха дорого обходилась его армии.

Кстати, в этом своем отношении к последнему императору Брусилов был не одинок. Неслучайно в феврале 1917-го никто из высшего командования не поддержал зашатавшуюся власть. В штабной вагон Николая почти единовременно поступили телеграммы от всех командующих фронтами (Сахаров, Брусилов, Эверт, Рузский) с просьбой мирно отречься от престола, после чего он и понял бесполезность сопротивления. Даже начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Михаил Васильевич Алексеев и великий князь Николай Николаевич не видели иного выхода. Так можно ли считать их всех изменниками? Может быть, действительно другого варианта уже не было?

Июнь 1916 года. Брусиловский прорыв. Русская пехота идет в атаку
Изображение: World History Archive / Globallookpress.com

Брусилов принял Февральскую революцию если не восторженно, то, во всяком случае, с большим оптимизмом. С его точки зрения, перемены должны были содействовать скорейшему победоносному завершению войны, о политике же он особенно не задумывался, считая, что этот вопрос можно отложить. По крайней мере, так он пишет в своих мемуарах.

Главнокомандующим был назначен генерал Алексеев, армия начала готовиться к летнему наступлению, которое должно было стать победным. Тогда еще никто не понимал, сколь разрушительным окажется влияние революции на армию, каким страшным бедствием станет политизация и как молниеносно боеспособность разагитированных частей упадет до нуля. Оторванные от столицы генералы и офицеры не очень разбирались в тонкостях политической борьбы, не понимали, кто из представителей новых органов власти хотят помочь фронту, а кто, наоборот, стремится его разрушить. Когда разобрались, было уже поздно - солдаты фактически вышли из подчинения. Власть перешла к полковым комитетам, в которых наибольшим авторитетом пользовались те, кто призывал к немедленному концу войны. Безнаказанные убийства офицеров, стремившихся навести порядок, стали привычным делом.

Нельзя сказать, что генералитет не понимал того, что происходит. Но руки военачальников были связаны политиканством гражданских властей, которые в популистских целях старались играть с солдатами в демократию. Дисциплинарные и телесные наказания были отменены, за них офицеров жестко карали. Единственным легальным противовесом, который могло позволить себе командование, стало создание ударных батальонов, или батальонов смерти. В них добровольно набирали самых стойких и, главное, желавших исполнять приказы солдат. Брусилов был одним из инициаторов этого движения. Но, конечно, этого было недостаточно.

В мае Алексеев по болезни вынужден был покинуть Ставку. О том, кто его заменит, особых дискуссий не было - самым популярным и знаменитым военачальником для всех был генерал Брусилов. Он принял назначение с воодушевлением и надеждой на успех. Но наступление было сорвано. Солдаты не желали воевать, митинговали или откровенно саботировали приказы. Дезертирство приобрело чудовищные масштабы.

Русская пехота на марше
Фото: Wikipedia.org

«Части 28-й пехотной дивизии подошли для занятия исходного положения лишь за 4 часа до атаки, причем из 109-го полка дошло лишь две с половиной роты с 4 пулеметами и 30 офицерами; 110-й полк дошел в половинном составе; два батальона 111-го полка, занявших щели, отказались от наступления; в 112-м полку солдаты целыми десятками уходили в тыл (…).

Части 29-й дивизии не успели своевременно занять исходное положение, так как солдаты, вследствие изменившегося настроения, шли неохотно вперед. За четверть часа до назначенного начала атаки правофланговый 114-й полк отказался наступать; пришлось двинуть на его место Эриванский полк из корпусного резерва. По невыясненным еще причинам 116-й и 113-й полки также своевременно не двинулись (…). После неудачи утечка солдат стала все возрастать и к наступлению темноты достигла огромных размеров. Солдаты, усталые, изнервничавшиеся, не привыкшие к боям и грохоту орудий после стольких месяцев затишья, бездеятельности, братания и митингов, толпами покидали окопы, бросая пулеметы, оружие и уходили в тыл (…).

Трусость и недисциплинированность некоторых частей дошла до того, что начальствующие лица вынуждены были просить нашу артиллерию не стрелять, так как стрельба своих орудий вызывала панику среди солдат.

(…) В некоторых полках боевая линия занята лишь командиром полка, со своим штабом и несколькими солдатами» (А.И. Деникин. «Очерки русской смуты»).

Наступление провалилось. Брусилов ездил по полкам, агитировал, уговаривал, но все было тщетно. Армия фактически перестала существовать.

Тогда Брусилов обратился к Думе с требованием разрешить использование заградотрядов и применение оружия к дезертирам, как это было во время «великого отступления» 1915 года. В ответ Брусилов получил телеграмму о том, что он отзывается в Петроград, а главнокомандующим назначен Лавр Георгиевич Корнилов.

Пленные австрийцы
Изображение: РИА Новости

Пленные, захваченные русскими войсками в ходе наступательной операции на Юго-Западном фронте (Брусиловский прорыв) во время Первой мировой войны

Это решение имело чисто политические причины. К середине лета чаша весов в столице стала склоняться в пользу радикальных сил, стремившихся к дестабилизации положения. Популистские лозунги, вроде «мир - народам», «земля - крестьянам» или «фабрики - рабочим», при всей своей несбыточности захватывали необразованные массы. Единственным способом противодействия им было силовое вмешательство действующей армии, ведь полиция уже не существовала, а Петроградский гарнизон был на стороне большевистского городского Совета. Керенский говорил об этом с Брусиловым, но старый генерал наотрез отказался воевать со своим народом. Поэтому и было принято решение отстранить его от командования. Вскоре Корнилов предпринял попытку развернуть армию внутрь страны, но… был предан самим Керенским, который испугался за свою власть. Мятеж был подавлен, Корнилов арестован.

Ни красный, ни белый

Брусилов попросил разрешения уехать в Москву, где жила его семья. Там в Мансуровском переулке в районе Остоженки он встретил Октябрьскую революцию. Уже на следующий день в Москве начались уличные бои - находившиеся в городе офицеры, а также юнкера Алексеевского и Александровского училищ не смирились с насильственным захватом власти большевиками. К генералу Брусилову пришла делегация «Комитета общественной безопасности» с просьбой возглавить войска восставших, но он отказался. Красные так же пытались привлечь его на свою сторону, но тоже безрезультатно. Воевать против своих казалось генералу делом недостойным.

В итоге красные части беззастенчиво расстреляли противников из пушек. Били крупным калибром с Воробьевых гор по площадям, особо не заботясь о мирных жителях. Один из снарядов угодил в дом Брусилова, который был тяжело ранен в ногу в нескольких местах. Брусилова срочно увезли в госпиталь С.М. Руднева, где ему пришлось лечиться долгих восемь месяцев. Удивительно: ни турецкий ятаган, ни немецкая пуля генерала Брусилова не достали, а пострадал он от снаряда, пущенного своими же артиллеристами!

Пока Брусилов находился на излечении, его продолжали бомбардировать предложениями. Старые сослуживцы звали его на Дон, где формировалась добровольческая армия. У ее истоков стояли недавние подчиненные Брусилова - генералы Алексеев, Корнилов, Деникин, Каледин. Трое последних служили на Юго-Западном фронте, участвовали в знаменитом Брусиловском прорыве. Звали Брусилова и на Волгу, где собирались с силами остатки Временного правительства и Комуч. Но Брусилов вновь отказался воевать против своих.

Военный совет в Ставке. 1 апреля 1916 года
Фото: Wikipedia.org

Сидят вокруг стола, в порядке против часовой стрелки: генерал от инфантерии Н.И. Иванов, начальник штаба Юго-Западного фронта В.Н. Клембовский, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А.А. Брусилов, император Николай II, главнокомандующий армиями Северного фронта А.Н. Куропаткин, и.д. начальника штаба Северного фронта Н.Н. Сиверс, генерал-квартирмейстер Ставки М.С. Пустовойтенко, военный министр Д.С. Шуваев, генерал-инспектор артиллерии Великий князь Сергей Михайлович, начальник штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеев, главнокомандующий армиями Западного фронта А.Е. Эверт, начальник штаба Западного фронта М.Ф. Квецинский

Едва генерал вышел из больницы, как был арестован. Чекисты перехватили несколько писем английского дипломата и разведчика Локкарта, в которых говорилось о планах сделать Брусилова лидером антибольшевистских сил. Арестованы были также вернувшийся с фронта в чине ротмистра сын генерала (Алексей Алексеевич Брусилов-младший) и его брат Борис - бывший действительный статский советник. Он вскоре умер в заключении.

Несколько месяцев Брусилов провел на гауптвахте Кремля, потом был переведен под домашний арест. Началось едва ли не самое страшное время для семьи Брусиловых, которым, как впрочем и остальным москвичам, пришлось познать муки холода и голода. Генерал не имел источников дохода, спасала помощь бывших сослуживцев - георгиевских кавалеров. Кто-то привозил из деревни картошку и сало, кто-то помогал консервами. Кое-как выживали.

Алексей-младший был мобилизован в Красную армию. Насколько это было его добровольное решение, остается загадкой, но ему доверили командование кавалерийским полком. В 1919 году он погиб при невыясненных обстоятельствах. По официальной версии, он попал в плен к «дроздовцам» и был повешен, но есть сведения, что он влился в белое движение рядовым, а позднее то ли погиб, то ли умер от тифа. Страшно подумать, что творилось на душе у старого воина. Он потерял абсолютно все: Отечество, армию, которой отдал всю жизнь, единственного сына. У него украли все его заслуги и победы, ведь новой власти они были не нужны. За несколько лет из полководца-победителя, главнокомандующего русской армией он превратился в несчастного голодающего старика с пошатнувшимся здоровьем.

Журнал «Искры» №20 за 1917 год

Изображение: Российской государственной библиотеки Журнал «Искры» №20 за 1917 год
Изображение: Российской государственной библиотеки

В неумолимых жерновах истории

Ситуация изменилась в 1920-м, когда началась Советско-польская война. В новых условиях Брусилов счел для себя возможным вернуться на службу, ведь теперь речь шла не о гражданской войне, а о защите Родины. 30 мая в «Правде» появилось знаменитое воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», под которым первой стояла подпись Брусилова, а затем нескольких других бывших генералов. На этот призыв откликнулись около 14 тысяч офицеров, влившихся в Красную армию.

Через некоторое время Брусилов по просьбе Л.Д. Троцкого выступил с воззванием к офицерам армии барона Врангеля. Генералу было обещано, что тем, кто сдастся добровольно, будет дарована жизнь и свобода. Некоторые поверили авторитету военачальника и сдались. Почти всех их убили без суда. Брусилов был подавлен, он тяжело переживал эту трагедию.

Брусилов не служил в действующей Красной армии, не воевал против своих. Это было его условие. Он читал лекции в академии РККА и вел теоретические занятия в кавалерийской школе. В 1923 году 70-летний Брусилов был назначен Инспектором кавалерии РККА, но уже через год попросил отпустить его на лечение в Чехословакию, где и провел последние годы жизни. Умер Алексей Алексеевич в 1926 году и был похоронен на Новодевичьем кладбище со всеми воинскими почестями. Со времени знаменитого прорыва прошло ровно 10 лет, и страшно подумать, сколько пришлось перенести за эти годы старому воину.

Брусилов не стал своим в Красной армии, но отношение к нему поначалу было достаточно уважительное. Именно его имя чаще всего использовали, говоря об опыте мировой войны. Понятно, ведь имена Алексеева, Деникина, Корнилова, Келлера, Юденича, Врангеля, Колчака и многих других даже упоминать было нельзя, они ассоциировались исключительно с белым движением. Отношение к Брусилову изменилось после Отечественной войны, когда стало известно о существовании второго тома воспоминаний Брусилова, в которых он довольно нелицеприятно говорил о Советской власти и ее лидерах. Стало понятно, что старый генерал так и не принял новых порядков, а служил лишь потому, что иного способа выжить у него не было. И в этом тоже великая трагедия этого великого человека.